– Вы хотите сказать, что прежде он в Дежансоне не жил?
– Прежде здесь жил его дядюшка. А маркиз… занимался исследованиями – так он это называл. И был в его распоряжении небольшой домик в горах, в десяти лье от Дежансона. Мне приходилось там бывать…
Мадам Фаншон на мгновение смутилась и покраснела, но продолжила:
– По правде говоря, домик считается моей собственностью, и порой я езжу туда… Когда‑то в нем была устроена современная лаборатория. Пожалуй, на взгляд непосвящённого, слишком большая для алхимика‑любителя… Я помогала маркизу в его исследованиях и могу теперь сказать: всем своим умением врачевателя обязана его урокам… Ох, что‑то я разболталась. Мне пора на кухню, я обещала Оде. И знайте, ваше сиятельство, я всегда к вашим услугам… А ещё я подумала: отчего бы вам не завести собак?
– Собак? – удивленно переспросила Соня. Такая мысль никогда не приходила ей в голову. Дома, в Петербурге, собак они никогда не держали по причине тогдашней бедности семейства Астаховых. Чтобы содержать породистых собак, нужно было иметь довольно приличные средства и место для того, чтобы собак выгуливать. А матушка не только сдавала в аренду флигель в саду, но и большую часть сада, где с её ведома арендатор выстроил оранжерею. Но теперь‑то Соня может себе это позволить.
– Я подумаю об этом.
Она проводила француженку до двери и вернулась в гостиную.
– По‑моему, мадам Фаншон высказала очень интересную мысль, – заметил ей Патрик. – Отчего‑то я сам до этого не додумался. Вы не будете возражать против собак, мадемуазель Софи?
– Конечно же, не буду. Но, наверное, надо будет сперва укрепить изгородь и построить вольер, куда собак закрывать на день.
– Непременно займусь этим, но, если вы не возражаете, послезавтра. Свою предполагаемую поездку я решил перенести на то время, когда у нас будет всё спокойно. Назавтра же я попрошу выходной день! Ведь вы будете изредка отпускать своего дворецкого по делам?
– И я смогу узнать, что за дела ждут вас завтра?
– Вы непременно узнаете об этом, но позже.
– Ах, Патрик, вы всегда обещаете мне откровенность, когда‑нибудь потом и не всегда, кстати, своё слово держите.
– Какой я обманщик! Не обижайтесь, Софи, у нас в роду считается дурной приметой о серьёзном деле говорить заранее.
Соня всё же слегка обиделась. Она не поверила ни в какую родовую примету, а стала твердить себе, что Патрик пользуется её уступчивостью, а на самом деле охладел к своей госпоже. Наверное, у него в роду женщины недоступны и уж аристократки точно не спят со своими дворецкими.
Это что же получается? Венчанный муж её оставил и более не объявляется. Возлюбленный нашёл кое‑что поважнее своей любви к ней… Видимо, всё дело в самой Соне. Она неинтересна мужчинам как женщина, и недаром княжна засиделась в девках…
Слово за слово – она так распалила себя, так убедила в собственной ничтожности, что не только закрыла свою опочивальню на засов, но и не откликнулась на зов Патрика, когда он привычно постучал в дверь:
– Ваше сиятельство, откройте! Софи, открой! Любимая, что с тобой?
Тщетно он взывал к ней. Уткнувшись в подушку, Соня горько плакала над своей неудавшейся жизнью.
В глубине души она, конечно, понимала, что Патрик здесь вовсе ни при чём. Соня была недовольна собой, своим поведением. Разве этому её учили целых двадцать пять – скоро двадцать шесть! – лет?
Чтобы она нарушала все запреты и заповеди?
Бедная мама, должно быть, плачет на небесах, глядя на свою непутёвую дочь. Осталось совсем немного, чтобы Соня за свои деяния угодила в тюрьму.
Вот до каких дел она в конце концов додумалась!
Но, видимо, такая натура была у князей Астаховых, что непривычно им понапрасну печалиться да проливать слезы. Душа их требовала движения! Не среди ночи, понятное дело, а вообще звала к действию.
Соня вернулась мыслями к своей жизни в Петербурге. И вовсе не потому, что именно тогда она била ключом, а потому, что у Сони были планы куда серьезнее нынешних. Вроде того, как помочь своему роду стать ещё более знатным.