— Помилуйте барышня, два часа это ничтожно мало
— А больше я ждать не могу, поэтому и прошу не произведение искусства, а добротный золотой перстень, чтобы камень держался в нем накрепко и гравировку смотри не повреди.
— Но помилуйте, барышня! Это ж самоцвет, к нему серебро больше идет!
— Я сказала золото.
— Барышня…взмолился, было, Никита.
— Ой! Прошу тебя, только вот ты хотя бы не говори ничего.
Никита, молча, подчинился, протянув руку, он дал измерить размер пальца.
— Пойдем куда-нибудь, у нас целых два часа, — Даша взяла его под руку, и они направились к выходу. У вас тут есть кофейня? Мороженного хочется! — она обернулась к лавочнику:
— Через два часа должно быть готово
— Будет исполнено, барышня, — старик закивал и стремглав бросился во флигель, где была мастерская.
Они пересекли центральную площадь Задольска, которая была словно в сказочном городе — небольшой, аккуратной, чистенькой, окруженной со всех сторон одноэтажными зданиями и богатой зеленью. В них располагались лавки и магазины. Здесь же стояла небольшая церковь с часовенкой. Неподалеку Даша заметила скверик. Никита остановился перед входом в маленькую уютную кофейню, на вывеске которой красовалась надпись «Чай. Кофей. Шоколад. Мороженное от мадам Столяровой». Под навесами, похожими на большие кружевные зонтики сидели дамы, рядом бегали разодетые малыши, пожилой господин, расположившись с газетой, курил трубку. Воробьи суетливо прыгали и дрались из-за крошек около столиков. Дарья с любопытством оглядывалась кругом.
— Надо же. Задольск от Москвы почитай полторы тысячи верст, а и здесь «шоколад», «кофей», «мадам»… — она искренне засмеялась, — прямо французская провинция.
— Мадам Столярова — супруга городового, в девичестве жила в Париже, почитай лет пять там пробыла. Вот и организовала развлечение для местных дам. Не пустят меня в кофейню, барышня, даже если с вами, не все придерживаются либеральных взглядов, даже в городе, вот если бы в кабак — другое дело, — Никита озорно взглянул на Дашу, — так ведь в кабак вас не пустят. Куда пойдем, может спрячемся все-таки от солнца?
Щебечущая парочка вспорхнула с большой резной деревянной скамьи под развесистой плакучей ивой. Если бы они не встали, Даша и не заметила бы их, ни за что, — так хорошо скрывали длинные зеленые ветви это убежище. Парочка направилась в кофейню, а Даша потянула Никиту за руку на скамейку.
— Все равно целых два часа томиться, здесь хотя-бы прохладно, да и глазеть поменьше будут. — они уселись под зелёным шатром. — Расскажи мне, как ты жил, кто была твоя жена. Ты любил её? — в её голосе послышались нотки ревности.
Никита взял Дашу за руку и заглянул в её глаза по-детски доверчиво:
— Полина была крестницей Порфирия, очень милой и доброй, я был искренне к ней привязан, однако сильно меня никто не спрашивал — женили и все, это не Европа, Дарья Дмитриевна.
Закусив губу, Даша слушала Никиту. Внимательно вглядываясь в его лицо искала в нем отголоски былых чувств Её подмывало сказать, что она тоже была замужем, наврать кучу подробностей, сделать ему больно, взглянув на него, она уже открыла, было, рот, но его серые глаза глядели на неё с такой нежностью, что слова вырвались совсем не те…
— Я хоть и в Европе была, но меня тоже практически без моего согласия отдали замуж…
Настал черед Никиты удивляться:
— Вас! Как? Когда?
— А папенька разве Порфирию не писал? Да примерно тогда же, когда и ты женился, мне как раз 14 исполнилось. Мой жених прямо со свадьбы уехал на войну, и в ту же ночь погиб. Я даже не знала его толком. Так что я не удивлюсь, что тебя особо никто не спрашивал. Живем в девятнадцатом веке, а судьбой своею не распоряжаемся! Ну, ничего, недолго осталось ждать, чуть больше месяца, буду и сама себе хозяйка и поместью!
— Теперь я понимаю отчего у вас такая свобода в передвижениях — что нельзя девице — позволено вдове.
— Ну, я бы не сказала, что папенька с этим считается — для него я все еще маленькая девочка, которую он всецело контролирует. Вот и тетушку Августу мне навязал — если бы мы с Петрушей её французским коньяком до полусмерти не споили — она расхохоталась, — так караулила бы она мою невинность каждую минуту. А так, — отправили её в отцовской карете с письмом о её внезапной болезни, а сами на почтовой до столицы от самой границы, без передышки! Если бы папенька узнал, не сносить мне головы! Как меня раздражают эти условности. В Европе уже все давно по другому. Там девушка, даже если она не замужем, может открыть свое собственное дело. Ты не представляешь… Опять я тебя перебила, — она посерьезнела, — так что там с Полиной?