— А где она? — спросила я еще сонно.
— Ваша сестра пока не вернулась, а у меня к вам, Арина Шалвовна, просьба. Тут такая дурацкая ситуация, я срочно должна переговорить со своим бывшим мужем, а он встал в коридоре и войти боится. Время уходит, а я никак не могу ему сказать, чтобы толкнул дверь.
— Бывший муж? — спросила я, еще плохо соображая. — Понимаю. Какая дверь?
— Это совсем не важно — какая дверь. Он приехал за сыном, хочет забрать его с собой, а я хочу, чтобы ребенок остался. Как вы считаете, ребенок должен жить с матерью?
— Конечно.
— Жить-то Олежке осталось всего года три-четыре, ну куда его забирать?.. — продолжала она. — Я уж думаю, умер бы он скорее, все бы разрешилось…
— Но я-то тут при чем? — спросила я, откидываясь на спинку дивана. У меня опять смыкались глаза.
За окном полоснула длинная молния, ее излом был виден даже сквозь занавеску.
— А вы напишите ему записку. Сейчас напишите, а завтра утром уходить будете, оставьте мальчику.
— Ну ничего не поняла!.. — Наверное, я была похожа на идиотку и все еще пыталась проснуться. — Хотя ладно, если дело касается здоровья ребенка, то я напишу все, что вы захотите. Кому нужно написать?
— Моему бывшему мужу, Алану Градову.
— Поняла! — Я тряхнула головой — мне все-таки ужасно хотелось спать. — Давайте бумагу.
Откуда-то из сумочки Марта достала чистый лист и авторучку.
— Ну, что пишем? — Я взяла авторучку и посмотрела на хозяйку.
— Давайте так: «Ну вот и молодец, ты сделал все, что от тебя ожидали… А теперь перестань трястись и толкни эту дверь…»
Я подписалась одним только именем.
— А теперь, пожалуйста, еще на конверте напишите.
Марта подсунула мне конверт, и я написала под ее диктовку: «Алан, вскрой это письмо сегодня, не раньше пяти часов вечера».
— Вы понимаете, стоит перед дверью и боится, — вкладывая письмо в конверт, сказала она, будто оправдываясь.
В ответ я только пожала плечами. Я устала, мне было все равно.
Стационар
I
Самолет не делал посадки в местном аэропорту, он даже не уменьшал высоты. Серебряная игла в голубом пространстве над городом, пронесшийся гул — вот и весь самолет.
Гул еще звучал. Алан Маркович опустил бинокль: не хотел он больше смотреть на этот город. Третье утро командировки оказалось кошмарным. Руки немного дрожали, здорово стучало в висках. Снизу из ресторана в распахнутое окно все так же лились дурманящие запахи пищи. Они поднимались волнами. Звон ножей, гул, но уже не самолета, а электрической мясорубки, голоса поваров — ни слова не разобрать. На подоконнике, прижатый распахнутой рамой, стоял цветок. Все тот же цветок в узком глиняном горшке, белый и влажный.
В дверь постучали. Вошла горничная в коричневом платье, фартучке и наколке. Не поворачиваясь к ней, он потребовал:
— Уберите цветок. — Он видел ее только краешком глаза. Горничная дернула плечом. — Я не понимаю, — раздраженно сказал он. — Кто здесь ходит по ночам? Вчера я ложился спать — этого не было! — Он указал на цветок пальцем. — Утром проснулся и увидел это на подоконнике. — Горничная снова дернула плечом и постукала, стоя на месте, туфельками. — Ну что вы плечами пожимаете?! Что вы плечами пожимаете?! — Он повернулся. — Я спросил, кто и зачем заходил в мой номер ночью?
Все-таки запахи кухни были как наваждение, подводило желудок. Он крутил в руке бинокль и вопросительно смотрел на горничную.
— Неужели вы ничего не видите? — поинтересовалась она.
— А что я, по-вашему, должен видеть?
— А мы так надеялись, — сказала горничная. Вид у нее был несчастный.
— На что? На что вы надеялись?! — Он повысил голос. — Ну, предположим, вчера вечером я был навеселе и вернулся в гостиницу не совсем в том состоянии… — Алан Маркович ощутил боль в висках. — Извините меня, я действительно чего-то не замечаю…
Горничная поправила свою наколку и вышла. Когда дверь затворилась, он опустился на стул, на этот раз спиной к окну.
«Схожу с ума, — думал он. — Зачем я перед ней извинился? — Он вспомнил происшедшее накануне, и ему стало совсем уже дурно. — И цветок этот опять…»
Почему-то первой в памяти возникла фарфоровая голова: она катилась по черно-синей мощенке, казалось, прямо под ноги; рядом сверкало стекло кафе с идиотской табличкой: «Памятник архитектуры конца двадцатого века».
«Все-таки это был другой самолет, он не делал посадки… Ненавижу! — Алан саданул себя кулаком по колену и почувствовал боль. — Уже третьи сутки непонятно что! Сейчас я мог бы сидеть у себя дома или, как минимум, в самолете!.. Но где — дома? — Солнце лежало на противоположной стене желтым ярким углом и слепило даже в отражении. Всплыло воспоминание о галлюцинации, и он задрожал от ярости. — Меня таскают по городу, показывают богоугодные заведения!.. А потом на десерт угощают сильным галлюциногеном! — Он пощупал нёбо кончиком языка. Сухое. — И этот их сотрудник… как его, Геннадий Виссарионович…»