Скопцы взялись за руки. Шаг за шагом их движения стали убыстряться, и вскоре они уже лихо отплясывали по всей избе так, что половицы жалобно скрипели и визжали. С «хождениями в духе», с самобичеванием, глоссолалиями и выкрикиваемыми пророчествами сектанты впали в состояние религиозного экстаза. Как безумные, они кружились по избе, размахивая руками. И пели, пели, пели!
Наблюдавший за радением Аверьян не заметил, как сам попал под влияние этого бешеного танца. Вначале он пытался только подпевать, но уже скоро ноги понесли его в центр танцующих, а возбуждение оказалось так велико, что заглушило все остальные чувства. Он стал частицей, вросшей в единое тело слившихся в экстазе сектантов, и был счастлив, словно находился не в казачьей избенке, а парил где-то высоко-высоко над землей, среди облаков, туч и звезд, подбираясь все ближе и ближе к ярко сияющему солнцу.
Калачев сладко потянулся и радостно улыбнулся. С наступлением утра началась новая жизнь. Точно вовсе не существовало никогда его страхов, переживаний и боли. Невероятное ощущение, которое Аверьян испытал во время ночного радения, вобрало в себя все плохое, что с ним когда-либо происходило.
Аверьян чувствовал по отношению к Сафронову, помимо всего прочего, сильнейшее любопытство. В Ивашке, без сомнения, жило зло: он всегда казался беспечным и неунывающим, но источал непонятную, неосязаемую черноту. Скопец вовсе не был таковым, каким хотел казаться.
— С добрым утрецом, голубок! — воскликнул хозяин, подходя к кровати. — По рылу твоему довольному зрю, што радение наше пришлося тебе по сердцу!
— Я полон восторга, — ответил Аверьян не лукавя. — Мне почудилось, што сам Хосподь сошел к нам с небес и выплясывал рядышком, громче всех ступая!
— Хосподь не с небес к нам сходит, а завсегда промеж нас, — ответил Ивашка назидательным тоном. — А ежели знать хотишь, то он в меня вселяется во время радения!
— В тебя? — округлил глаза Аверьян. — Да брешешь! Мыслимо ли энто?
— Ешо как мыслимо, — ухмыльнулся самодовольно Сафронов. — Кады сызнова радеть будем, ты полутше пригляди за мною. Вот опосля и обговорим, што глазоньки твое высмотрят.
— Дык я сам себя едва помню после радения! — вскричал Аверьян. — Вот токо очи продрал и, што случилося ночью, никак не вразумляю!
— А ты не пыжься, — улыбнулся Ивашка. — При радениях Хосподь все помыслы наши на себя заворачивает! Энто я верно тебе говорю, ибо Хосподь завсегда во мне в то время!
Они помолчали. Аверьян переваривал услышанное, а Сафронов, видимо, подбирал правильные слова для продолжения беседы.
— Мне благостно было, — сам не ожидая от себя, признался Аверьян. — Я не помню што вы в пляске буровили, но…
— Седня ешо одно таинство исполним, — сказал Сафронов, глядя на Калачева. — Тебе пора с нами сообча жить-поживать, голубь! С нашева корабля два пути: либо с нами, либо… ты потонешь даже в мелкой луже!
Калачев промолчал. Затих и Ивашка. И вот, подумав, Аверьян произнес:
— Слыхать-то слыхал про секту вашенскую, но помыслить не мог, што зараз промеж вас убогих окажуся.
— О бытие нашенском опосля посудачим, — ответил Сафронов вкрадчиво. — Ты вота определися щас, с нами ты али врозь? Ежели што, то мы и без тебя обойдемся, а вот обойдешься ли ты без нас?
— Нет, наверное, — признался вынужденно Аверьян. — И впрямь теперя кому я эдакий калека убогий нужон буду?
— Ты Хосподу нужон, — заверил его Ивашка, положив доверительно руку на плечо. — А Хосподь Бог — энто я! Не серди меня понапрасну, Аверьяха. Душами зараз сростемся, вовек сообча жить будем!
Следующим утром Аверьян проснулся встревоженным. Открыв глаза, попытался выяснить причину своей тревоги, набросил на плечи тулуп и вышел на улицу. В избе и вокруг нее не видать никого. Знамо, Ивашка и «сестры» еще не вернулись «из гостей». Но почему топится баня в огороде?
Аверьян подошел к колодцу. Заглянул вниз и увидел далеко в глубине воду. Не понимая, что делает, он заговорил с ней о своих бедах и бросил вниз камешек. Круги на воде быстро рассеялись — а в нем вдруг снова пробудилась невыносимая тяга к самоубийству. Вода в колодце манила к себе, и Калачев решал…
— Сигануть никак собрался? — прозвучал сзади голос Сафронова, заставивший сжаться и отскочить от сруба.
— Да нет, — проблеял Аверьян сконфуженно, кротко глядя на Ивашку. — Я завсегда любил в колодцы глядеть. Хто-то на огонь зыркает, а я вот в колодец, на водицу.