— Ох, перестань, перестань! — закричала Берта. На руку Вилли закапали горячие слезы. — Зачем ты это?
— Мальчик пытался остановить их. Тогда один из солдат подтащил его к кровати. Унтер-офицер все время повторял ему: «Смотри хорошенько, вот как аист приносит детей». Руди рассказывал это, покатываясь со смеху. Ему это казалось страшно смешным.
Берта молчала и горько плакала.
— И вот, прежде чем увести ее, солдаты стали рыться в ее шкафу. Капрал сказал им: «Не стесняйтесь, ребята. С какой стати оставлять эти вещи французам?» Вот каким образом немецкая мать получила красивый свитер, две ночные рубашки и флакон духов.
Берта дрожала всем телом.
— Я ведь не отняла руку, — прерывисто сказала она. — Ты доволен?
Они долго молчали: им нечего было сказать друг другу. Берта горестно всхлипывала, потом вдруг взорвалась:
— Чего ты от меня хочешь? Ведь не женщины затевают войну, а мужчины. Мы, женщины, рожаем мальчиков, мы стараемся вырастить порядочных людей, и вот какими они становятся! Мужчинами — вот кем они становятся, и старшие учат молодых, каким должен быть настоящий мужчина. Что же ты от меня хочешь?
С трудом подбирая слова, Вилли сказал:
— Ты не понимаешь, Берта. Дело не в Руди. Я был на прошлой войне. Когда мужчины воюют, многие из них всегда так поступают с чужеземными женщинами, я сам это видел.
— С чужеземными? — яростно перебила Берта. — Уберите ваших полицейских — и тогда увидите, что будет. Ты думаешь, немцы не поступали так с немками? Спроси мою соседку, Ирму Винц… Вы… вы… мужчины… у вас только одно на уме.
— Нет, — хрипло сказал Вилли. — Ты не права, Берта. И ты все-таки не понимаешь.
— Чего я не понимаю? — со злостью спросила она.
— Дело в том, что Руди не было стыдно, — медленно, с горечью сказал он. — Мужчины ведут себя как звери, я знаю. Когда побываешь на войне да насмотришься, как вокруг умирают люди, то становишься другим, я это по себе знаю. Когда-то я заколол француза — всадил ему нож в горло. Когда мужчинам приходится убивать и они месяцами сидят в окопах, то нетрудно забыть о всякой порядочности и, увидев женщину, взять ее силой. Но, убив француза, я не радовался. Я убил его потому, что иначе он убил бы меня. Но я не радовался. Я видел солдат, которые поступали с женщиной так, как Руди и другие поступили с той француженкой. Но после у них были тоскливые лица, им хотелось забыть о том, что они сделали. — Вилли повысил голос, стараясь преодолеть внутреннюю боль. — Они ничуть не гордились этим, Берта. А Руди гордился. А потом они не грабили женщину и не посылали ее свитер и ночные рубашки в подарок своим матерям.
Берта молча кусала губы. Вилли встал и зашагал по комнате.
— Слушай меня, Берта, — резко сказал он. — В нашей жизни завелась какая-то гниль, и я вижу, где она. Когда Руди рассказывал мне эту историю, хвастаясь и хохоча, я чуть его не убил. Я поднял с дороги камень и держал его в руке. Я знал, что одним ударом могу рассчитаться с ним за ту женщину.
Берта с приглушенным криком стала медленно подниматься со стула.
— Ты ничего ему не сделал?
Вилли пристально взглянул на нее, и Берта так же медленно села.
— Нет, — сказал он. — А что, если бы и сделал? — Он подошел к ней, глядя ей в глаза. — Что, если бы я его убил?
— О господи! Не мучь ты меня! — крикнула Берта, отводя взгляд.
— Если бы я его убил, Берта?..
— Тогда, клянусь богом, тебя повесили бы, — с ненавистью сказала она. — Ты был бы убийцей, убийцей моего родного сына!
— Да, — тихо сказал Вилли, не отрывая от нее взгляда. На губах его снова появилась кривая ироническая усмешка. — Ты не понимаешь меня. Ты не понимаешь, о чем я говорю. Ты единственная на свете, кого я люблю. Но ты не понимаешь, о чем я говорю.
— Я все понимаю. Но той француженки уже нет на свете. Что было, то прошло. Если бы ты убил Руди, ты был бы во сто раз хуже, чем он.
— Но эта гниль?.. — спросил Вилли с пылким удивлением, — неужели ты не понимаешь, где она, эта гниль? Дело не в том, что Руди сделал, и не в том, что он плохой человек. Руди — юноша, которого мы с тобой считаем хорошим. Руди любит свою мать. Руди был добр ко мне. Руди не чудовище и не преступник, и все-таки ему ни капельки не было стыдно, Берта, Вот в чем эта страшная гниль. — Голос его стал гневным, резкие слова хлестали ее. — Слушай меня. Я не доктор Геббельс, не генерал и не университетский профессор. Я не читаю книг, не умею говорить громкие слова. Я не способен схватывать сложные вещи на лету. Но что такое порядочность, справедливость — это я знаю! Что несправедливо, постыдно, грешно — это я понимаю! Когда молодой человек привозит своей матери одежду женщины, которую он изнасиловал, — я понимаю, что он заражен гнилью. Если для девушки родить ребенка — все равно что испечь хлеб в печи, — я понимаю, что это такое! — Задохнувшись, он умолк.