— Да, и я молодая, энергичная и незамужняя, — засмеялась Вобликова, с трудом справляясь с колотившей ее дрожью. «Завтра! Завтра! Завтра! — стучали в висках маленькие колючие молоточки. — Если полковник назначает мне время примерно в половине девятого вечера, то Белянкин поднимется в воздух где-то в первом часу ночи…»
— А где будет стоять его самолет? — спросила Люся.
— Вы… вы какие-то странные вопросы сегодня задаете, Людмила Владимировна, — мягко отвечал полковник. — Вас отведут к машине, не волнуйтесь. Я распоряжусь. И сам буду на аэродроме до окончания полетов. Решим все ваши проблемы.
— Спасибо, Вадим Геннадьевич. Я поэтому и спрашиваю, что не знаю ничего… Вы меня правильно поняли. Приду, а там, ночью, никто ничего не знает, никуда меня не пустят…
— За вами приедут, назовите свой домашний адрес. И вы лично будете под моей опекой. Так что ваша задача, Людмила Владимировна, — слушать и запоминать. Что не поймете — спрашивайте. И пишите честный и правдивый очерк о буднях армии, вот чего мы от вас ждем. За это все наши офицеры будут вам благодарны.
— Я все поняла, Вадим Геннадьевич. Спасибо. Машину за мной присылать не надо, я сама доеду. В двадцать ноль-ноль, говоря по-военному, буду у вас на ка-пе-пе.
— Что ж, хорошо. Мы вас встретим. До свидания.
— До встречи, Вадим Геннадьевич! — с многообещающими интонациями проговорила Люся.
Она осторожно положила трубку, какое-то время сидела, будто в прострации. Сердце ее по-прежнему колотило в ребра, руки и лоб сделались влажными.
«Неужели они и на этот раз не отвяжутся от меня? — думала она о своих чеченских знакомцах. — И зачем им надо знать о завтрашних ночных полетах? Что они задумали?»
Остаток рабочего дня у Вобликовой прошел кое-как. Она отнесла материалы в секретариат, взялась было править чью-то рукопись, но, сколько ни вчитывалась в текст, так ничего и не поняла.
Мысли ее были заняты другим.
Она должна была решить, что делать.
У нее еще было время:
— позвонить командиру части и, сославшись на какую-нибудь вескую причину, отказаться от посещения аэродрома;
— не сообщать ничего чеченцам;
— дать знать к у д а с л е д у е т;
— поехать на ночные полеты, но никому об этом не говорить…
И все же из всех этих вариантов ее дальнейшего поведения разум настойчиво потребовал — сообщить к у д а с л е д у е т.
В первую минуту Люся даже онемела от такой глупости: как, стукнуть на саму себя? Она в своем уме?!
Поостыв и покатав в мозгах эту идею, вспомнила: «Добровольное признание смягчает наказание». А за что ее наказывать? Что она сделала?!
Зайчик-трусишка, сидящий в ней, пискнул: «Сознайся, дурочка. Запуталась, на душе тревожно, нехорошо. Что-то тут не так с этими ночными полетами. Да и со Степянкой тоже. Иди, расскажи все как было…»
Нет-нет. Если и стучать, то с хитростью, так, чтобы и овцы остались целы, и волки бы наелись…
Но что хотят Махмуд и Саламбек? Они же ничего конкретного не потребовали от нее — только настаивали, чтобы она узнала, к о г д а будут ночные полеты. И все.
Неопределенность мучила ее больше всего. Вобликова чувствовала теперь всевозрастающую тревогу в душе, опасность. Это заставило ее думать с новым напряжением, вспоминать в подробностях разговор, который состоялся у нее с Махмудом и Саламбеком.
Она почти протокольно восстановила в памяти вопросы и ответы того напряженного, но внешне любезного диалога.
МАХМУД: Окажите нам еще одну услугу, Людмила. Напишите о жизни летчиков городского военного аэродрома. Как организована боевая учеба полка, когда будут проводиться ночные полеты…
ВОБЛИКОВА: Я не буду этого делать!.. Вам нужна какая-то информация с этого аэродрома?
МАХМУД: Какая информация, о чем вы говорите! Все об этом аэродроме уже известно.
ВОБЛИКОВА: Это подозрительно. Я ничего писать не буду.
МАХМУД: Такая красивая, молодая женщина!.. И столько лет жила с не подмоченной репутацией!.. Жаль.
Потом появились эти ужасные фотографии!
Мерзавцы!
САЛАМБЕК: Еще принести?
ВОБЛИКОВА: Что вам нужно, в конце концов? Списки летчиков?
МАХМУД: Ничего нам не нужно. Вы только скажите, когда пойдете на ночные полеты. Вас встретят потом, отвезут домой. Чтобы никто не обидел.
ВОБЛИКОВА: Ладно, я все сделаю. Но потом — знать вас больше не хочу!..
Итак, чеченцам нужна конкретная дата ночных полетов. Для чего?
Думай, Люська, думай!
Вобликова вскочила, забегала по тесному своему кабинету — четыре шага в одну сторону, к двери, столько же назад, к окну. У окна можно постоять, посмотреть вниз, на перекресток и троллейбусную остановку, на спины людей, на пыльные крыши автобусов…
Думай, не отвлекайся! И решай, решай, дура безмозглая. Ведь завтра что-то должно произойти. Если она скажет Саламбеку, даст ему информацию… А если не скажет, промолчит?
Хорошо, она промолчит. Пройдет неделя, и они напомнят ей о себе. Она же дала слово: через три-четыре дня позвонит, скажет.
Эти четыре дня прошли, даже пять.
Четыре шага от двери, столько же до окна. Если шагать помельче, то шагов наберется пять. Но все равно это замкнутое пространство, метров здесь ни убавить, ни прибавить, как в т ю р е м н о й к а м е р е…
В тюремной камере?!
А что ты думаешь, все может быть.
Доигралась… шлюха.
Шлюха и есть.
Люся в отчаянии села снова за стол. Закурила. Закинула ногу на ногу, разгладила на колене юбку. Глянула на себя в зеркало, висящее на противоположной стене. Ничего, в общем-то, бабенка. Не первого сорта, но вполне еще на любовь годная. Кожа молодая, гладкая. В меру подкрашена, в меру напудрена. Все, что надо, — на месте. Глаза вот только испуганные…
Сигарета сгорела и обожгла ей пальцы. Люся очнулась от этой боли, замотала рукой.
Пора было действовать. У нее еще есть время. Подумать и решить.
Да, она позвонит Саламбеку. Он дал телефон Анны Никитичны — своей квартирной хозяйки. А потом она позвонит в ФСБ. А там будь что будет. Игры эти надо кончать.
Саламбеку она сказала коротко:
— Это Людмила. З а в т р а. Ты меня понял? Где-то в полночь.
— Понял.
— Ну и молодец. — Она положила трубку.
В управление ФСБ она позвонила уже из дома. Вернее, дома она взяла бельевую прищепку и вышла как бы прогуляться, в булочную. Выбрала в сторонке телефонную будку, защемила нос и набрала номер, который переписала из справочника.
— Алло, это госбезопасность?
— Да, это управление федеральной службы безопасности по Придонской области. Дежурный — подполковник Левашов.
— Товарищ подполковник, завтра ночью на наш военный аэродром, что на юго-западе, будет совершено нападение.
— Кем? Инопланетянами? — Голос в трубке был насмешливым.
— Нет, чеченцами.
— Так, понятно. Девушка, это вы звонили сегодня утром о том, что наше здание заминировано?
— Ваше?! — Люся невольно засмеялась. — Дожили, поздравляю… Я вам серьезно говорю: чеченцы аэродром хотят захватить.
— Я понял. И записал. Фамилию свою не назовете, конечно?
— Конечно. Я ее забыла. До свидания.
— До скорого!
Шутник этот Левашов!
В Степянку звонил Залимхан. Голос у него красивый, молодой, к тому же по-русски он говорит без акцента — ему и сообщать женам летчиков о «несчастье».
В квартире, которую они сняли на окраине Придонска, был телефон, а фамилию и звание начальника военного госпиталя они узнали заранее.
Трубку в гостинице взяла Красильникова.
— Тамара Витальевна? — уточнил Залимхан официальным голосом. — Здравия желаю. Это говорит полковник медицинской службы, начальник Придонского военного госпиталя Владимир Константинович Воскобойников. Вы меня хорошо слышите?
— Да-да, слышу! — Женщина на том конце провода откровенно заволновалась. — Что случилось? С Юрой, да? Если говорят из госпиталя…
— Ваш муж жив, Тамара Витальевна, его привезли сегодня ночью. Как и еще большую группу его сослуживцев. Но он без сознания. Телефон ваш мы нашли в его записной книжке и сочли своим долгом сейчас же поставить вас в известность.