— Я Басаев, командир батальона. Звонить никуда не надо, доктор. Мы сами теперь будем звонить. Вы кто?.. Хирург? Очень хорошо. Собирайте сейчас других хирургов, будете лечить моих парней. Есть раненые. Сколько хирургов в больнице?.. Где главврач? Скажите, чтобы пришел ко мне. Да, сюда.
Пока Юрий Михайлович отвечал на вопросы, Татьяна стояла ни жива ни мертва.
Басаев глянул на нее.
— Это кто? Что она здесь делает?
Скориков пояснил кратко:
— У нее здесь дочь, она приехала за ней.
Шамиль кивнул кому-то за спиной Татьяны, и она тотчас почувствовала у себя между лопаток ствол автомата — ей приказывали куда-то идти. Она от двери, немея от горя, протянула руки к врачу:
— Юрий Михайлович! Скажите им!.. Я ведь так долго искала Хеду!
— Пошла!.. Потом разберемся! — Боевик больно тыкал ей в спину железом, и она, спотыкаясь, не видя ничего перед собой, пошла по коридору. Ее втолкнули в какую-то большую, набитую людьми комнату.
— Сидеть тихо! — приказал боевик и закрыл дверь.
В комнате даже при беглом взгляде было более ста человек. Сидели на полу, на подоконниках, у дверей… Женщины, мужчины, старики, молодые… Татьяна как вошла, так и осталась стоять у двери — испуганная не меньше других, дрожащая с головы до пят, прижимающая к груди сумочку.
— Да ты садись, садись, — посоветовал ей снизу, с пола, какой-то пожилой мужчина. — В ногах правды нет. Да и долго нам тут, судя по всему, сидеть.
— Да ничего, я постою, — глупо, конечно, отвечала Татьяна. Она не могла взять да и сесть в хорошем своем костюме с узкой юбкой на пол рядом с этим мужчиной… Стояла, крепилась.
И все же она не выдержала, заплакала.
— Дочка у меня там, на первом этаже, в хирургическом! — сказала, всхлипывая, ни к кому не обращаясь. — Что же они делают? И кто они такие? Что им надо?
— Чечены, кто ж еще, не видела разве? — Мужчина у ее ног сел поудобнее. — Для них разве есть что святое?
В комнате после этих слов разом заговорили, заспорили. Какая-то пухлая широкая тетка в домашнем халате — ее схватили прямо во дворе дома, поставили в колонну и погнали в больницу — кинулась обвинять:
— Вот вы, мужики, сидите здесь, нюни распустили. Вон вас сколько. Взяли бы и проучили чеченов. Отнять бы у кого автомат, да и погнать их к едрене-фене. Тут, на этаже, их, может, с десяток и наберется. А у двери — всего-то один…
На тетку зашикали:
— Цыц, дура! Услышат, они тебе покажут…
Тетка примолкла, но ее идея кое-кому пришлась по душе. Несколько нестарых еще мужчин переглянулись, потом сошлись вместе, стали о чем-то тихо говорить. За этим их и застали вошедшие в комнату боевики — четверо или пятеро. Хромой, злой как черт чеченец, которого Татьяна уже видела, тыкал в самые лица заложников автоматом:
— Ты! Ты! Ты! На выход. Заговорщики, мать вашу… Вперед!
— Да они ничего не сделали, что вы! — закричали было остальные. — За что вы их? И зачем нас всех привели сюда?
— Тихо! Мол-чать! — Хромой громыхнул прямо-таки генеральским голосом. — Не орите. Сортировка. Женщинам нельзя сидеть вместе с мужчинами, не положено.
На шум пришел Басаев.
Сказал вполне миролюбиво:
— Вам плохо? И нам тоже плохо. Но почему вы своему правительству ничего не говорите? Почему молчите? Мы не хотим больше молчать. Нас убивают, города разрушили… Вы поезжайте, посмотрите, что они сделали…
— Но мы-то при чем? — закричали женщины. — Выясняйте с теми, кто воюет. Кто солдат в Чечню послал.
— Вот и выясним, — спокойно отвечал Басаев. — Мы с мирными жителями не воюем. Захват больницы — это политическая акция. Мы вас не тронем. Сидите тихо, ждите.
Всех мужчин увели.
Татьяна шагнула к Басаеву.
— Послушайте… товарищ Басаев! У меня дочка на первом этаже, в хирургическом. Хеда ее зовут. Хеда Хуклиева. Я так долго ее искала. Позвольте мне сходить за ней. Я вас умоляю. Она больна, у нее ранена нога… Эта девочка — единственное, что у меня осталось.
Шамиль со вниманием посмотрел на Татьяну.
— Хеда, насколько я понимаю, чеченская, наша девочка? А вы — русская, так?
— Да, я русская, из Придонска. У Хеды погибли все родственники, я ее решила удочерить. Вот документы, уже многое оформлено. Я приехала за ней… Я вас прошу, товарищ Басаев! Позвольте нам уйти отсюда! Я приехала сюда с другой женщиной, она там, внизу…
— Уходить нельзя, — ровно сказал Басаев. — А девочку взять можно. Я скажу. — И, повернувшись, ушел.
Потянулись долгие, томительные часы ожидания. Татьяна давно перестала оберегать свой изящный костюм, села на пол, подогнув колени, то и дело поглядывая на маленькие часики. Пять вечера, половина девятого… За дверями их комнаты-камеры шла какая-то жизнь, совершались какие-то важные события, но они, сто с лишним человек, ничего об этом не знали. Как не знали ничего и еще сотни людей, загнанные в подвал больницы, лежащие и сидящие там на полу, на матрацах, одеялах, подушках, досках… на всем, что подвернулось под руку, что можно было прихватить с собой.
Среди заложников в подвале находилась и Хеда с Изольдой.
В больнице гремели выстрелы. Сначала боевики расстреляли всех захваченных летчиков и милиционеров. Потом убили еще пятерых заложников, чтобы власти разрешили журналистам прийти в больницу на пресс-конференцию, которую пожелал дать Шамиль Басаев.
Время тянулось медленно. Еды почти не было. Первые двое суток заложники практически ничего не ели. Бородатый охранник принес в комнату, где сидела Татьяна, коробку с печеньем — его раздали в первую очередь детям. Татьяне досталось одно печенье, она пожевала нехотя…
Татьяна принялась упрашивать бородатого охранника:
— Послушайте… Ваш начальник… Басаев… он обещал мне, что разрешит соединиться с дочерью, Хедой. Они на первом этаже, в хирургическом. Мне нужно сходить за ней, я вас умоляю!
Бородач хмыкнул:
— Ходить можно только в туалет. Или за водой. Остальное — запрещено. Мне никто никакой команды не давал. А я человек военный. Увижу Шамиля, скажу. Идите назад.
…Потом в комнате узнали, что журналисты наконец приехали, что Басаев давал интервью телевидению, что он ведет теперь переговоры с самим Черномырдиным.
Лица заложниц озарились слабой надеждой…
Затеплилась, вспыхнула с новой силой надежда и у Татьяны. Шли третьи сутки заточения. Она жила и не жила это время: спала, прислонившись спиной к стенке, вытянув ноги… какой это сон? А все остальное время думала, плакала, ловила, как и все остальные заложники, каждую крупицу новостей — плохих и хороших.
А новости были такие:
— с заложниками во всей больнице боевики обращались хорошо, «гуманно» — расстреливали только военных и милиционеров;
— кто-то из хирургического сбежал от боевиков — вроде бы две девушки-медички и мужчина в одних плавках. По ним стреляли, но не попали, им удалось добежать до недостроенного корпуса;
— переговоры с Черномырдиным идут трудно, стороны не хотят уступать друг другу. Ельцин улетел в какой-то Галифакс, поливает там чеченцев на чем свет стоит. А кому от этого легче;
— у какой-то женщины в гинекологическом отделении родилась девочка: раньше у этой женщины был выкидыш, а теперь вот родилась нормальная девочка;
— больница со всех сторон, вкруговую, окружена тройным кольцом, милицией и спецназом. Говорят, будет штурм. Министру Ерину вроде бы дана команда штурмовать Басаева вместе с заложниками, с потерями не считаться;
— Басаев приказал больницу заминировать и облить бензином. В случае штурма все они погибнут вместе с заложниками, если Черномырдин не примет условий боевиков…
Новости эти сводили женщин с ума…
В пятницу к вечеру в комнате с вывеской «Диетическое питание» появились наконец Хеда и Изольда.
Татьяна бросилась к ним, целовала девочку, плакала:
— Доченька! Милая!.. Господи, как я тут переживала! Просила их, умоляла… Тебя не ранило там еще, нет? А ты, Лиза? Как ты себя чувствуешь?