9 сентября Григорьев допросил Кима. Спрашивал о том, каких секретных агентов Ким намеренно провалил перед японцами, а какие уже были завербованы японцами, когда он принял агентурную сеть. Составил список: от некоей Чмуль, квартирохозяйки помощника военного атташе Ямаоки, до агента «Тверского», о двойной роли которого Киму сообщил Хата. Записал признание: «зная, что они являются двойными агентами, не предпринял никаких мер к удалению их из сетей». Кого именно из проваленной агентуры перевербовали японцы — Ким затруднился сказать, но согласился, что вся «указанная мною агентура на протяжении длительного периода “благополучно” работала или имела отношение к японцам»{175}.
Протокол допроса от 9 сентября — последний в следственном деле, подписанный Кимом и датированный 1937 годом.
Его бывший шеф по 6-му отделению Николаев-Рамберг был расстрелян 20 сентября 1937 года. 16 сентября Особое совещание при НКВД СССР приговорило Марианну Цын к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на восемь лет. Перед отправкой по этапу ей сообщили, что ее муж Роман Ким «получил высшую меру наказания»{176}.
На самом деле Роман Николаевич был жив и даже не осужден.
Глава 7.
З/К ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ
«Там я по счету девять все-таки встал…» Вот так лаконично, в письме другу, Роман Николаевич Ким однажды припомнил 1937 год{177}.
«С сентября 1937 года и до настоящего времени используется органами НКГБ СССР на специальной работе, которая оценивается весьма положительно», — говорится в заключении по следственному делу Кима, составленном в августе 1945 года. Сочиняя заявление замнаркому Фриновскому, Ким попросил «до суда дать мне возможность быть полезным — работать над японскими документами 3-го отдела и особенно 7-го (ИНО)», и на доследовании в 1945 году он упомянул, что до сентября 1937-го между допросами «выполнял ряд экспертиз и делал переводы японских документов»{178}.
Что произошло в том самом сентябре — загадка. Оставить «японского шпиона» в живых и на специальной работе могли только по распоряжению Ежова и с одобрения Сталина.
Очевидно, Кима спасло блестящее знание японского языка и специфики получения и анализа информации по японской линии.
Не исключено, именно он переводил «полученный нами агентурным путем японский документальный материал — доклад бывшего помощника японского военного атташе в Москве капитана Коотани “Внутреннее положение СССР (Анализ дела Тухачевского)”, сделанный им на заседании японской дипломатической ассоциации в июле 1937 года» (сообщение Ежова Сталину от 10.12.1937). Дело Тухачевского, объяснял Коотани, — очередное проявление политической чистки, начатой Сталиным несколькими годами ранее и пронизавшей всю страну. Сталину нужно беспрекословное повиновение для проведения в жизнь своих планов. Чистка углубляет взаимную подозрительность в руководящей прослойке советских органов и среди комсостава Красной армии, как следствие — репрессии продолжаются. «Все это наносит вред духовной спаянности народа, и не подлежит никакому сомнению, что с точки зрения синтетической оборонной мощи или государственной обороны в широком понимании моральная слабость СССР будет все больше сказываться. Нужно, однако, иметь в виду, что диктатура Сталина необычайно сильна и что нынешний процесс проведен для усиления диктатуры Сталина, то есть процесс как таковой является успехом…»{179}
Даже если Роман Николаевич не видел этого документа и перевод был сделан силами ИНО (он заверен подписью начальника 7-го отдела ГУГБ Слуцкого), между Кимом и докладом в Токио есть иная, более весомая связь. Капитан Коотани Эцуо служил в Москве с марта 1935 года по апрель 1937 года. Он был последним представителем военного атташата, дававшим поручения мнимому источнику в РККА и получавшим информацию через агента «Тверского». Канал перекрылся с началом арестов в ГУГБ. Но исчезновение агента, похоже, лишь укрепило японцев во мнении, что сведения поступали верные. Описывая рост военной мощи СССР, Коотани использовал «данные, которые имелись в моем распоряжении к моменту моего отъезда из Москвы». Согласно двухлетнему плану расширения вооружений численность Красной армии к началу 1939 года будет доведена до 1 800 000 человек (в том числе 100 пехотных дивизий и 37 кавалерийских дивизий), количество мотомеханизированных корпусов — до 10, авиабригад — до 60.