Они дали ему осмотреть комнату: угол, которым не пользовались, потому что крыша протекла и вода капала в подставленные жестянки; тонкие подстилки из грязной соломы, служившие постелями; двухъярусные нары, и на них вместо матрацев — мешки с соломой. Они, видимо, предназначались для семейных, так как были завешены мешковиной и листами бумаги.
Иетс молча обошел комнату. Он попробовал улыбнуться и увидел, что кое-кто из людей, сгрудившихся на соломенных подстилках, улыбнулся ему в ответ. Он чувствовал, что много глаз следят за каждым его движением. Потом он стал различать отдельные детали. Изможденная женщина кормила грудью исхудалого младенца, с натугой тянувшего из нее последние капли молока. Мужчина неопределенного возраста смотрел на нее, посасывая пустую трубку, и кивал головой, словно подбодряя женщину в ее непосильном труде.
К Иетсу подошла босая, коротко остриженная девушка с серьезным лицом. Когда в ответ на ее русскую речь он покачал головой, она перешла на немецкий.
— Не люблю говорить по-немецки, — сказала она.
— Едва ли стоит переносить нелюбовь к какому-либо народу на его язык, — сказал Иетс менторским тоном. — Ведь это язык Гёте… впрочем, вы, вероятно, о нем не слышали… — он умолк.
— Я о нем слышала, — сказала девушка. — Я когда-то училась в Киевском университете.
— А я до войны был преподавателем, — сказал Иетс. — Значит, вы должны со мной согласиться, во всяком случае насчет Гёте.
— Посмотрите на нас, — сказала девушка, — вот как с нами обошлись его соотечественники.
— Я знаю.
— Вы смотрите на мои волосы? — спросила она. — Меня обрили.
— Они отрастут, — сказал он помолчав.
— Отрастут, — подтвердила она.
— Зачем вас обрили?
— Кто говорит, потому что немцам нужны были волосы, кто говорит, чтобы мы не убежали. Но мы все-таки убежали.
— Вас было много? — спросил Иетс.
Девушка указала на группу женщин, сидевших посредине комнаты на каком-то возвышении.
— Некоторые и сейчас здесь. Мы три дня шли пешком.
— А мужчин с вами не было? — спросил Иетс.
— Почти не было. Мужчины ушли за два дня до нас, когда немцы стали нервничать. Они сняли немецких часовых, забрали их оружие и ушли.
— Где это было?
— В Роллингене. Мы работали в шахте.
— Вы работали в шахте? И эти женщины тоже?
— Да.
— Под землей?
— Да.
«Крепкая, видно, девушка, — подумал он. — Вернее, была крепкая до того, как ее поставили на эту работу».
— Сколько часов в день? — спросил он.
— Десять, иногда двенадцать. Но мы не особенно надрывались, — добавила она с коротким, злым смешком.
— Разве с вас не требовали определенного количества руды?
— Это все улаживал Андрей.
— Кто такой Андрей?
— Он был у нас приемщиком, — объяснила она. — Его сейчас здесь нет. Он ушел с другими мужчинами. Я не знаю, где он. Андрей все и организовал.
— Он, видно, молодец, — сказал Иетс снисходительно.
— Он нас учил, — сказала девушка. — Шахта принадлежала какому-то французу, но руду забирали немцы.
— Делакруа? — спросил Иетс.
— Может быть, я не знаю. Все они друг друга стоят.
— Да, нужно полагать, что так, — сказал Иетс с убеждением. В голосе его прозвучала ненависть. Девушка подняла голову, и он прочел в ее глазах, что разногласие по поводу Гёте забыто.
Она подвела его к своим товаркам. Ему принесли ящик, он сел, расстегнул шинель, — словом, устроился по-домашнему.
Она представила его женщинам:
— Этот американский офицер пришел посмотреть, как мы живем. — И добавила, обращаясь к Иетсу: — До сих пор нами еще никто не интересовался.
Иетс не мог им сказать, что его задача — опросить их, а не облегчить их участь. И вдруг он заметил, что они уже не смотрят на него; даже киевлянка отвернулась куда-то в сторону.
Иетс тоже оглянулся.
В дверях стоял могучего вида мужчина; он с радостной улыбкой раскинул длинные руки, словно желая обнять сразу всех обитателей комнаты.
— Андрей! — ахнула девушка из Киева и бросилась к нему. — Ой, Андрей!
Он обнял ее — не как влюбленный, а скорее как защитник и покровитель. Рядом с ним она казалась очень маленькой, ее стриженая головка едва достигала его груди в том месте, где в вырезе синей матросской блузы видны были синие полоски тельника.
Она быстро и взволнованно заговорила по-русски, он, успокаивая, похлопал ее по плечу. Раздвинув рукой женщин, окруживших его плотным кольцом, он наконец вошел в комнату.