Или, может быть, войне вообще нет конца.
Часовой на американском конце моста бегло проглядел документы Иетса.
— Хотите пройти на тот берег, сэр?
— Да.
— К восемнадцати часам все должны вернуться. Есть приказ.
— А почему? Что случилось?
— Не знаю, — сказал часовой. — Говорят, что с завтрашнего утра движение по мосту прекращается. Будет только по специальным пропускам.
На другом берегу мост охраняли две вооруженные автоматами полногрудые девушки с медалями на гимнастерках. Иетс и Абрамеску стали подниматься по длинному отлогому склону, мимо русских солдат, лежавших на траве или расхаживавших взад и вперед, как люди, которые после длинного трудового дня пришли провести вечер в парке и радуются отдыху.
Радость, которую Иетс читал на лицах русских, будила в его душе зависть и тревогу. Это была та самая радость, которую ему так хотелось ощутить, которая была так естественна в эту минуту, но почему-то не давалась ему.
«Почему это так, — спрашивал он себя, — чего нам недостает?»
Они подходили к городу. Здесь дорогу все гуще обступали дома, сравнительно мало разрушенные. Абрамеску остановился перед только что наклеенным на стену объявлением на русском и немецком языках.
— Как это они скоро сделали! — сказал он.
Иетса объявление не интересовало. Он искал ответа, искал человека, который дал бы ему ответ, и он знал, кто этот человек.
— Помните Ковалева? — спросил он.
— Конечно, помню. Русский матрос. Он обедал у нас в Вердене.
— Интересно, что с ним сталось…
Иетс шагал все быстрее. Он шел к центру города. Казалось, он кого-то ищет.
— Уж вы не думаете ли встретить его здесь? — Абрамеску не на шутку встревожился. Есть люди, которые не берегут себя; такие не выдерживают напряжения, а если напряжение ослабевает слишком внезапно, тогда им может стать совсем худо.
— Нет, едва ли я его встречу. А хотелось бы.
— Почему? Зачем он вам нужен?
— Не знаю… Но я еще никогда не видел человека, который так твердо верит в свои убеждения… Он говорил, что уйдет из верденского лагеря и вернется к своим воевать. Так что это вполне возможно.
— Что возможно?
— Что мы его здесь встретим.
Когда люди в таком состоянии, им следует потакать. — Очень хорошо, лейтенант, — согласился Абрамеску, — будем надеяться, что мы встретим этого Ковалева. Ну а что дальше! Какой от этого толк? Война окончена, скоро мы все уедем домой. Если мы и не встретим его, какая разница? Пойдемте к себе, на тот берег. Мы уже здесь все посмотрели — такой же разрушенный город, как и другие…
Перед домом на противоположной стороне улицы сидел русский солдат. Иетсу видна была только его спина, но спина показалась ему знакомой. Может быть, защитное сукно гимнастерки скрывало рубцы. Иетс перешел улицу по кучам щебня и мусора. Волосы у русского были, как у Ковалева, светлые и густые, и шея такая же крепкая.
Иетс подошел к нему сзади.
— Ковалев! — сказал он и положил руку солдату на плечо.
Тот быстро обернулся.
На лице его показалась широкая добродушная улыбка. Глубоко посаженные глаза засветились. Он крепко пожал Иетсу руку:
— Товарищ американец!
Но это был не Ковалев.
— Ковалев! — растерянно повторил Иетс, чувствуя себя обманутым.
Русский крикнул что-то в открытую дверь дома, оттуда сейчас же вышло еще несколько солдат.
Первый солдат указал на Иетса: — Товарищ американец! — Потом он указал на себя: — Павлов!
Другие тоже назвали свои фамилии.
Откуда-то появилась бутылка. Павлов протянул ее Иетсу.
«Русская водка», — подумал Иетс и осторожно отпил глоток. Но это была не водка, а кюммель. Ему обожгло горло. Он глотнул еще.
Тепло разлилось по всему телу. Он почувствовал себя лучше. Он передал бутылку Абрамеску. Русские одобрительно засмеялись. Абрамеску отчаянно затряс головой. Он не для того выиграл войну, чтобы портить себе здоровье. К нему подошел Павлов. Весело кивнув Иетсу, он схватил Абрамеску в охапку, как малого ребенка, и влил ему в рот вина.
Потом Павлов подержал бутылку на свет и бросил ее оземь.
— Нитшево! — сказал Иетс.
— Ничего! — сказал Павлов. Он громко позвал кого-то, и словно из-под земли появившийся немец стал вытаскивать на улицу стулья, стаканы, бутылки. Перед домом, среди щебня и мусора, возникло кафе на открытом воздухе.
Иетсу море было по колено, и хотелось одного — выпить. Абрамеску, покачиваясь, блаженно лепетал, что победа, если не отпраздновать ее честь честью, вообще не победа.