«Ну и черт с ним — я, значит, не хуже других, — решил в конце концов Трой, — и спасибо Уиллоуби, что он дал мне хоть какое-то занятие». Свою благодарность Трой проявил на деле. Он рьяно принялся за работу, произвел чистку полиции, выгнал полицейпрезидента, который был пережитком нацистского режима, и посадил на его место инспектора, ушедшего на пенсию еще в 1930 году и, следовательно, не зараженного нацизмом. Он распорядился перекрасить в синий цвет мундиры обновленного полицейского корпуса и заказал блестящие металлические бляхи, изготовленные Люмисом в точном соответствии с нью-йоркским образцом. Все эти достижения венчал, в глазах Уиллоуби, смотр полицейских сил, учиненный Фарришем.
Если бы Трой на этом успокоился, вез бы потихоньку свой кабриолетик и, как Люмис, учтиво поддакивал Уиллоуби на бесконечных совещаниях, жизнь его текла бы мирно и счастливо. Но Трою был чужд подобный вид счастья. Троя заедала совесть.
Креммен, с его полуразрушенными домами, разбитыми дверьми и окнами, был сущим раем для воров. Война и нацистские нравы подорвали общепринятую мораль; разруха, голод, безработица приучили рядового обывателя хватать, что плохо лежит. Кроме того, в городе было много уголовников, бывших заключенных концлагерей; все они имели зуб против тех, кто наживался при нацизме. Правила военного положения никого не смущали. Попробуй-ка среди развалин поймать нарушителя! Ночью к кражам прибавлялись и убийства.
Трою было ясно одно: тут задача, которой не разрешить полицейскими мерами, будь то американская полиция или немецкая. Он пошел к Уиллоуби.
— Ладно, — сказал Уиллоуби, — попрошу генерала, чтоб вам дали батальон. Ловите мерзавцев. Выкуривайте, чтоб духу их не было!
Трой беспомощно развел своими ручищами:
— Неужели вы не понимаете, сэр? Этим людям нужно дать работу! Их надо разместить где-нибудь, устроить для них общежития, организовать питание. — Ему это казалось так логично, так просто. Почему это не делается?
Уиллоуби сразу помрачнел. Он оттянул пальцами второй подбородок и закрыл свои маленькие, тревожно бегающие глазки.
— Занимайтесь своим делом, Трой, — сказал он.
Трой читал в мыслях Уиллоуби: «Смутьян! Сам лишился командования, теперь меня хочет подвести!»
Он отступил. В этот же вечер он написал Карен. Ему хотелось написать от всего сердца; десять раз он начинал писать и рвал, все выходило глупо, плаксиво, навязчиво. Письмо, которое он отправил, представляло юмористический рассказ о мундирах, бляхах и мелких незначительных происшествиях. В конце стояло: «Отчего бы Вам не приехать сюда? Вы бы не пожалели. Наверно, тут найдется для вас материал».
Это было две недели назад. Ответа он не получил.
Трой брел на очередное совещание у Уиллоуби. Бессмысленная, утомительная трата времени. Уиллоуби не ждал ни от кого предложений, не интересовался ничьим мнением. Ему просто нужно было послушать самого себя и нужны были поддакивания его помощников — людей, каких Трой у себя в роте никогда не потерпел бы. Казалось, он все время ищет подтверждений тому, что говорит. Трой не понимал Уиллоуби, и это тревожило его. Это тревожило его так же, как вид бывших заключенных концлагерей, которые беспокойно бродили по городским улицам в своей полосатой лагерной одежде. Трой чувствовал себя как-то связанным с этими людьми и ответственным за их судьбу. Он не забыл лагеря «Паула». Но ему не с кем было поделиться своими мыслями.
В зале заседаний, убранном с суровой простотой, — Уиллоуби умел создавать себе обстановку! — Трой занял место рядом с Люмисом. Темная шевелюра Люмиса заметно поредела, и лоб казался больше, но выражение лица от этого не стало умнее. Люмис завел разговор о том, как прекрасно все складывается. Трой не знал, что отвечать, но, по счастью, Уиллоуби начал говорить и тем вывел его из затруднения.
Не без язвительности Уиллоуби сказал:
— Мы не можем управлять городом по директивам союзного командования, нам нужен мэр. За три недели у нас сменилось три мэра: профессор, врач и бывший журналист.