— Об этом, вообще говоря, можно писать, — медленно проговорила она. — Но не знаю, интересно ли получится.
— Полезно, во всяком случае, — заметил он сухо.
Послышались шаги, которые могли принадлежать только Абрамеску. Он вошел, тяжело топая ногами, весь забрызганный грязью, и возмущенно объявил:
— Редакция газеты не должна находиться в таком помещении, к которому иначе не проедешь, как через воронку, полную воды!
— А вы бы объехали стороной. Мы всегда так делаем. Ну как, узнали что-нибудь о Келлермане?
— Мне потребуется увольнительная на полдня, чтобы отчистить куртку. Завтра же напишу рапорт подполковнику Уиллоуби о том, что необходимо засыпать воронку. А вы подпишете.
— Что Келлерман? — повторил Иетс.
— Я побывал также в отделе гражданского обеспечения, — продолжал Абрамеску. — Там заправляет делами некий герр Бендель. Людям, которые уклоняются от прямых ответов на вопросы американского капрала, — не место на административных постах. Так я ему и сказал. Завтра же напишу еще один рапорт подполковнику Уиллоуби по поводу герра Бенделя. А вы подпишете.
— Абрамеску не дает военной администрации ни минутки покоя, — сказал Иетс, обращаясь к Карен. — К сожалению, там думают, что это я.
Он повернулся к Абрамеску и в третий раз спросил его о Келлермане.
Абрамеску тщательно стер лепешку грязи со своей круглой щеки.
— Он находится в вонючей трущобе, которую здесь прозвали «Преисподней». — Он увидел, что Карен встала, готовая идти. — Сэр, даме туда входить не следует. Это противоречит элементарным правилам гигиены!
— Идем, лейтенант! — сказала Карен.
Абрамеску обиженно спросил:
— Могу я взять сегодня увольнительную?
Иетс кивнул. У самого выхода Абрамеску нагнал его и молча всунул что-то ему в руку. Иетс взглянул и весело улыбнулся. Небольшая коробочка ДДТ.
Это был тот же лагерь «Паула», только без эсэсовцев, тот же верденский лагерь для перемещенных, только под крышей; так по крайней мере показалось Иетсу. Сначала они не увидели ничего, кроме леса протянутых рук; старые и молодые руки всех оттенков землисто-серого цвета, худые, высохшие, просящие, цеплялись за него и Карен. Потом в полутьме коридора обозначились лица, и на всех этих лицах, от детских до старческих, лежал один и тот же отпечаток, во всех глазах был волчий голодный блеск.
Иетс и Карен быстрым шагом, не оглядываясь, шли по коридорам, поднимались по лестницам, снова шли и снова поднимались; они не разговаривали; говорить было не о чем; Иетс только крепко держал Карен за локоть и увлекал ее вперед. Наконец в одной из комнат они увидели Келлермана; он все еще сидел на своей койке, как его оставила Марианна. Иетс начал с того, что выставил из комнаты всех остальных ее обитателей.
— Вы меня не помните? — спросил Иетс. — Мы с вами виделись в Нейштадте. Очень рад, что у вас все кончилось благополучно. А как вы теперь живете?
Келлерман поднялся с койки и, ссутулясь, стоял перед ними; его уши казались непропорционально большими рядом с изможденным лицом.
— Да, да, вспоминаю.
— Вы, значит, попали в Креммен, — продолжал Иетс, просто чтобы что-нибудь сказать. Он словно слышал все незаданные вопросы Келлермана: «Что вам тут нужно? Интересуетесь трущобным бытом? Желаете посмотреть, как низко может пасть человек? Проверяете результаты того, чего вы не сделали?»
— Как вы теперь живете? — повторил Иетс.
Келлерман пожал плечами и молча обвел взглядом комнату: хромоногие койки с продавленными сетками, грязные, рваные одеяла, жалкие пожитки своих соседей — мусор, добытый из мусорной кучи, отбросы разоренного города.
— Вы больны?
Прежде чем Келлерман успел ответить, дверь распахнулась. В комнату хлынул целый поток обитателей «Преисподней»; часть устремилась дальше, через противоположные двери, часть сгрудилась вокруг Иетса и Карен, словно ища у них защиты. За ними ворвались, красуясь своими синими мундирами, сверкая медными бляхами, размахивая дубинками, с полдюжины немецких полицейских; впрочем, дубинки сразу повисли в воздухе при виде двух американцев в военной форме.
Иетс закричал:
— Что за черт! Прекратите безобразие! Это вам не эсэсовские времена!
И только что свирепствовавшие полицейские, разом присмирев, обратились в то, чем они на самом деле были, — в пожилых, изголодавшихся обывателей разрушенного войной немецкого города. Видя это, люди, прятавшиеся за спинами Иетса и Карен, вышли вперед и стали наступать на них, выкрикивая брань и угрозы. Шум не прекратился, даже когда в дверях показались чины американской военной полиции. Они поручили грязную работу фрицам, а сами рассчитывали явиться на готовое.