Генерал провожал глазами французские машины, уходящие в Париж; из выхлопных труб летели искры, стучали колеса транспортеров, и частые разряды в цилиндрах напоминали выстрелы.
Наконец, видимо, решив, что с него довольно, он повернулся на каблуках и вошел в здание школы.
В классе, где раньше был командный пункт Троя, на крышке парты сидел пожилой офицер в расстегнутом плаще. При виде Фарриша он встал и тяжелыми шагами направился к нему.
— Фарриш! — сказал он приветливо, — ну, как дела?
Фарриш взял его за руку, повел к учительскому столу и сказал, указывая на единственный стул: — Садитесь, Девитт.
— Вы сами садитесь! Ведь вы, наверно, устали.
— Да… Как-никак, весь день в пути. О черт… Я так зол, мне не до отдыха. Слышали, какую мне свинью подложили?
— Мне Уиллоуби сказал, что вы, вероятно, захотите со мной повидаться. И упомянул в двух словах о вашей размолвке с де Жанненэ.
— Размолвка! — сказал Фарриш. Он уткнул один палец в стол возле чернильницы, а другой — возле куска мела, на расстоянии нескольких дюймов. — Вот сколько мне оставалось до Парижа. А тут — сговорились за моей спиной, и только я Париж и видел.
Девитт внимательно посмотрел на генерала.
— Что мне сказать вам в ответ?
Отношения между этими двумя людьми были несколько необычные, и, вероятно, Девитт понимал это лучше, чем Фарриш. Фарриш был моложе годами, но старше чином. Быстро пройдя путь от безвестного командира танкового батальона до командующего закаленной в боях бронетанковой дивизией, Фарриш не мог не рисоваться, даже в присутствии человека, знавшего его, когда в военном отношении он был младенцем.
— Что сказать в ответ… — повторил он. — Да то, что вы об этом думаете. Такого дилетантского, подлого, никчемного распоряжения…
— Вы спрашиваете моего мнения, но едва ли оно вам понравится.
— А вы скажите! Я не боюсь.
Рукою в перчатке Девитт осторожно отставил в сторону чернильницу.
— По-моему, правильно, что французам позволили освободить свою столицу. — И, не дав Фарришу времени возмутиться, Девитт продолжал: — Вы же не на футбольном поле. Помните, как вы здорово пасовали?
Фарриш отмахнулся от этих воспоминаний.
Девитт развил свою мысль:
— Но с другими игроками вы не считались. А теперь нужно помнить, что вы не один.
Фарриш сказал с сердцем:
— Я лучше других!
Девитт поднялся.
— Нет, — сказал Фарриш. — Побудьте со мной. Мне нужна поддержка.
— Стоит ли? — возразил Девитт. — Вы меня не слушаете. А не слушаете потому, что я говорю не то, что вам хочется услышать.
— Да я слушаю, — сказал Фарриш с досадой. — Одной обидой больше, одной меньше — не все ли равно?
Девитт застегнул плащ.
— Если для вас эта война — только погоня за славой, вас ждет много разочарований. Мне, возможно, повезло больше, чем вам: прежде чем снова стать под ружье, я успел пожить гражданской жизнью. Я общался с людьми, далекими от военных кругов. И я хочу вам сказать: эта война не исчерпывается передвижением дивизий по карте. Идет и другая борьба, которая на ваших картах не отмечается. Потому-то и хорошо, что в Париж направили эту французскую дивизию. Потому-то вам и предстоит еще немало огорчений.
Фарриш рассмеялся.
— Пусть поостерегутся огорчать меня слишком сильно!… — В голосе его прозвучала угроза. — Вы куда?
— Пора двигаться, — отвечал Девитт, щадя самолюбие Фарриша.
— В Париж, что ли?
Девитт пожал плечами.
— В Париж? — растравлял себя Фарриш.
— Да, между прочим и в Париж.
— Ну, когда-нибудь расскажете, как все было. Расскажете, потому что…
— Почему?
— Нет, ничего.
— Так до свиданья, Фарриш, желаю удачи.
— Стойте, стойте! — сказал Фарриш. — Ответьте-ка мне на один вопрос, прежде чем укатить на Елисейские Поля. Где это вы… где вы нахватались таких возвышенных мыслей?
— Право, не знаю, — Девитт не видел в своих мыслях ничего из ряда вон выходящего.
3
Париж начинал пробуждаться.
Автобус, в котором ехала домой Тереза Лоран, был набит до отказа. Она оказалась между двумя мужчинами — один в рубахе, разорванной по шву на плече, другой в соломенной шляпе, на полях которой в том месте, где он брался за нее рукой, образовалось расплывчатое пятно.
Человека в соломенной шляпе, казалось, нисколько не смущали теснота и жара. Он вдыхал тяжелый запах генераторного газа и жмурился, словно говоря: «Какой сладкий аромат!» Он улыбнулся Терезе, и ей понравилась его улыбка — хорошо очерченный рот, крепкие зубы, только усики ни к чему. Но она и вида не подала, — с какой стати он вздумал ей улыбаться?