— Капитан, известно вам, как можно найти Сурира?
— Нет, сэр… виноват! — Мысленно Люмис благословил тот час, когда распорядился отпустить Сурира.
Девитт помрачнел.
— Очень жаль! — У него шевельнулось подозрение. Как ни был дискредитирован Иетс, это не изгладило впечатления искренности, которое он произвел на полковника, когда явился к нему в бар со своим докладом. А Иетс сказал, что Сурира освободили по приказу Люмиса. — Ведь это вы распорядились выпустить Сурира из военной полиции? До того, как подали донесение. До того, как закончилось следствие. Вернее, до того, как оно началось!
На миг у Иетса забрезжила надежда.
Но тут снова вмешался Уиллоуби.
— Не кажется ли вам, что вы зря поторопились, капитан Люмис?
Словно озаренный свыше, Люмис ответил полковнику:
— Сэр, я вполне заслужил ваш выговор. Я действительно поторопился. — Он увидел, как лицо полковника прояснилось. Взглянув на Уиллоуби, он добавил: — Но разве Торп недостаточно наказан? Стоит ли мучить его дальше? Ведь он совсем рехнулся, больше уж не будет продавать казенное добро.
Иетс вскочил с места. — Торп не продавал казенного добра, капитан Люмис!
Люмис побелел.
— Лейтенант Иетс! — Рука Девитта тяжело опустилась на ручку кресла. — Один раз вы сегодня уже попали впросак! Будьте добры не вмешиваться!
— Видите ли, капитан, насчет того, что Торп, как вы утверждаете, торговал на черном рынке, имеются сомнения, — сказал Уиллоуби тихо, вкрадчиво. Только бы вытянуть из Люмиса какое-нибудь правдоподобное объяснение, почему он обвиняет Торпа! Опять нитка повисла в воздухе. Если Девитт ухватится за нее и потянет, весь грязный клубок еще может размотаться!
— У нас есть показания сержанта Дондоло, сэр! — Люмис решил защищаться. — Их подтверждают показания, которые этот француз, Сурир, дал в военной полиции. Я приложил их к докладу…
— Стойте! — перебил Девитт. — Иетс, вы же мне сказали, что француз признался, что покупал продукты у Дондоло!
— Совершенно верно, сэр!
Люмис тупо улыбнулся. Пропал! Каждое его слово пойдет ему во вред.
— Я не имел намерения… — начал он, но вспомнил, что уже говорил это, и умолк.
— Верно? — Уиллоуби пожал плечами. — Эти французы скажут вам все, что вы им велите. — Он повернулся к Люмису: — Вы допрашивали Дондоло?
— Строго допрашивал, сэр, — сокрушенно ответил Люмис.
— У вас есть основания не верить ему?
— Нет, сэр.
Уиллоуби не унимался.
— Но Торпа вы не выслушали, ведь так?
— Я не мог, сэр. Торп был не в таком состоянии, чтобы его допрашивать. Да и чего стоили бы показания человека, который через сутки угодил в желтый дом?
— Не смейте говорить «желтый дом»! — сказал Девитт.
— Виноват, сэр, в госпиталь. Я хочу сказать… мы не могли предать ненормального человека военному суду, так какой же смысл было держать Сурира?
Уиллоуби взглянул на полковника. Девитт, сердито сдвинув брови, опять разглядывал свои руки. Казалось, у него больше нет вопросов.
— Я предлагаю взять сержанта Дондоло из кухни, — сказал Уиллоуби. — Переведем его в гараж. Шоферы нам всегда нужны.
Девитт согласился.
— Кто бы ни воровал продукты, беречь их входило в обязанности Дондоло, — сказал он с сердцем.
Уиллоуби приказал Люмису:
— Вы этим займитесь, капитан!
— Слушаю, сэр! — ответил Люмис с восторгом. Полковник взглянул на Иетса. Подбородок у Иетса дрожал, уголки красивого нервного рта опустились. Девитту стало жаль его, ведь Иетс, как-никак, действовал из лучших побуждений.
— Что, лейтенант, — сказал он, — выходит, вы шли по ложному следу. Но это ничего. Мы выяснили много интересного.
Девитт желал ему добра; но Иетс только острее ощутил свое поражение.
— Да, сэр, — сказал он машинально.
— А что касается князя и эсэсовского полковника, — продолжал Девитт, — я попрошу вас, лейтенант Иетс, составить донесение в разведотдел штаба. И попрошу вас, Уиллоуби, и вас, Иетс, собрать еще данных по этому делу. Мы скоро передвинемся ближе к фронту, и устроить поездку в Лотарингию будет нетрудно. И пожалуйста, имейте в виду, господа, что я ничего не забываю, и не люблю, чтобы действовали за моей спиной. Шея у меня плохо вертится — ничего не поделаешь, возраст! — но иногда я все же оглядываюсь.
Иетс вспомнил Торпа, заживо гниющего в своей одиночке. Вспомнил Толачьяна с пятнами крови на седых волосах. Вспомнил Терезу, чьи слова побудили его к действию; и Рут, которая всегда требовала, чтобы он воевал за дело, которое ему казалось безнадежным.
Так вот кем он стал, — борцом за безнадежное дело; и роль его в этой борьбе отнюдь не героическая.