И вот теперь я сидел в вертящемся офисном кресле в одной из каморок магазинчика компакт–дисков, окружённый плоскими мониторами привычного мне вида из «той» жизни и необычных для времени нынешнего, и смотрел увлекательное кино, очень жаль, что без звукового сопровождения. На центральном экране отображалось изображение происходящего в реальности, на правом — то, что происходит у меня в голове, а на левом транслировалась разбивка на квадраты с видеорядом с подключённых в разных местах камер слежения.
Силен! Старая сволочь! Буквально с первых секунд разговора, одним только взглядом, без помощи палочки, погрузил меня в транс и буквально вышиб сознание в мой наблюдательный пост, но застопорился на первой линии обороны с привратником–барменом в «Дырявом котле». Наверное, только поэтому мне удалось незаметно спрятаться, так как Дамблдор не ожидал увидеть даже намёка на ментальную защиту. И вот теперь он выглядел несколько заторможенным и взволнованным. Оглядевшись, он решительно потопал на выход.
Двадцать три раза он пытался пробиться сквозь препятствия к центру «моего города», где, как он предполагал, находится хранилище моей памяти. Первый раз его сшиб классический такой двухэтажный красный лондонский автобус в двух шагах от дверей бара. Во второй — его зарезал заточкой какой–то забулдыга, прямо тут, буквально за углом моего магазинчика. В третий — его арестовала полиция после того, как он показывал мою фотографию постовому, и отволокла в участок, где его в камере насмерть запинали пьяные докеры. В четвёртый — он даже не понял, от чего умер, так как его череп нашла крупнокалиберная пуля снайпера. Семь раз у него крали его палочку уличные карманники, после чего он умирал достаточно быстро. Два раза, с наложенными заранее дезиллюминационными чарами, он пытался пройти к центру города, но тепловизоры у спецназа резали на нет такой действенный ранее способ. Четыре раза он пытался серией аппараций пройти какое–то расстояние, но одновременно с этим невидимым быть невозможно, а сектора обстрела были подобраны очень грамотно, уж это–то я знаю. Пять раз его подрывали смертники. Даже небо было закрыто барражирующими вертолётами и воспользоваться метлой ему не пришло в голову, зато в эту самую голову случился классический кирпич. Красный такой, вылепленный из ноздреватой глины и приятной тяжести и увесистости.
— Я вот не пойму? Он что? Мазохист? — сейчас я весело крутился на стуле и, отталкиваясь от стола, катался на колёсиках кресла по маленькой комнатке моего НП. — Это же песец как больно!
В данный момент директор сидел за барной стойкой и разговаривал с барменом «Дырявого котла». В баре камер наблюдения не было, даже здесь работали законы магии, но была одна, через улицу, напротив мутного окна бара. И тут я заметил, какое–то несоответствие. Бросив взгляд на центральный монитор, я увидел, как из кривого, тонкого носа профессора двумя струйками на седую бороду капает кровь, а глаза наполняются запредельным ужасом. Непонятно, чего это он?… Бармен там, конечно, внушает, взгляд у него очень опасный и какой–то равнодушный, что–ли, и что–то мне очень сильно напоминающий из «той» жизни. Не могу вспомнить. Но выглядит конечно, да! Двухметровый верзила в традиционном шотландском килте и гетрах, в белоснежной рубашке с вышивками и галстуком–шнурком, скрепленным серебрянной фибулой. С рубленым, грубоватым лицом и белыми волосами под тэмом в тон килту, в черно–бело–серую клетку. Всегда стоит в тени, меланхолично протирая белоснежной салфеткой сверкающую первозданной чистотой пивную кружку и старается не выходить на освещенное место перед стойкой.
Сейчас Дамблдор с совершенно невменяемым лицом медленно тянулся к своей палочке, при этом его руки очень сильно, можно сказать, лихорадочно, тряслись.
— Ты чего это, козёл, задумал!? — я в панике стал метаться по каморке, не зная, что придумать.