Наверное, только после признания и начались наши настоящие отношения. Прибавилось больше доверия и ушли в прошлое все недомолвки и недосказанности. Гермиона, наконец, смогла выспросить всё то, о чём я умалчивал или недоговаривал. Если раньше мне казалось, что она слишком напористая и навязчивая в этом плане, то теперь как–то так оказалось, что не так уж и активно она пытается меня потрошить на информацию. Просто перестал прятаться и скрываться. Она же, в свою очередь, так же теперь не настаивала на немедленных ответах, просто будучи уверена, что я отвечу на всё, что знаю, а если не знаю, то можно и совместно подумать о каком–то вопросе.
— Знаешь, ты сейчас очень красивая, — сказал я, сцеловывая снежинки с её пушистых ресниц.
— Ну, Гарри! — притворно–возмущённо воскликнула Гермиона.
Снегопад в Хогсмиде — это действительно что–то волшебное. Игрушечные с виду домики с шапками сугробов на крышах, девственный снег, лежащий искрящимся белоснежным покровом вокруг и стайки весёлых, хохочущих студентов, шныряющих повсюду. Мы гуляли по этой магической деревеньке, заходя в различные лавочки, не слишком популярные у большинства учеников, рассматривали странные, ни на что непохожие предметы и листали книги никому не известных волшебников, спорили о различных артефактах, выставленных в витринах и откровенно наслаждались обществом друг друга.
Как бы я ни думал о событиях, которые предстоят мне в будущем и всё то, что придётся совершить, но сегодня я просто пил тот глоток счастья, что выпал на мою долю. Гермиона выглядела очень трогательно в своей забавной вязаной шапке с лохматым помпоном, в таких же варежках и строгом бордовом пальто с большими пуговицами и шарфом в цветах Гриффиндора, в котором она была замотана по самый носик.
— Смотри, какая невероятная штука! — в очередной раз говорила она, прилипнув к стеллажу с непонятным прибором, и я, так же, как и всегда, объяснял назначение и функционал замутной магической кракозябры… если знал хоть примерно её назначение.
— Эх, kotenok! Знала бы ты, сколько непонятного может сотворить любой маг в силу своей придурковатости, — отвечал я и удостаивался совсем нелестных взглядов от владельцев магазинчиков.
Мы ещё побродили по округе, недолго посидели у Розмерты в «Трёх Мётлах», забежали в букинистическую лавку мистера МакМюррея, которая находилась рядом с отделением совиной почты и из которой мне пришлось выволакивать свою девушку силой и только затем мы попали ко мне домой.
— Ну и как? — спросила самодовольная и радостно улыбающаяся Гермиона.
— Слов нет! — потрясённо ответил я. — И как мне теперь тебя называть? Леди Галадриэль?.. Хотя нет! Владычица Герминиэль Великая Королева домовых эльфов?! Гермиона, ты перечитала Толкиена?! Но вообще! Кру–у–уто!
Я с недоверием и восторгом трогал пальцем кончик острого ушка своей девушки. Один в один с эльфийским… или эльфячьим… или как его там! Это, Мерлин его побери, было настоящее эльфийское, лопоухое ухо, мать его!!! Метаморфизм! У меня так до сих пор не получается, а Гермиона сейчас шагнула на следующую ступень. Обогнала она меня в таких моих достижениях всего за месяц. Либо у неё склонность к метаморфизму выше, чем у меня, либо она просто талантливей глупого меня.
— Рассказывай, как это у тебя получилось.
— Всего лишь нужно представить, что у тебя…
Из её объяснений я ничего не понял. Не хватало внутренних ощущений — что нужно для запуска процесса изменения формы тела или хотя бы одной из конечностей, того же уха, например. Ведь даже ухо изменить — это уже сложно. Не кость, допустим, в пальце, но хрящевая ткань тоже близка к этому. По словам Гермионы, выходила какая–то антинаучная ересь, которую я специально старался избегать в своих занятиях метаморфизмом для того, чтобы в деталях потом строить боевую форму и представлять этот процесс досконально. А у неё этот процесс проходил на голом желании, без внутренней визуализации. Просто вот захотела ухи себе как у эльфийки и нате пожалуйста, ну, во всяком случае, я понял так из её запутанных объяснений. То, что это происходило совсем нелегко, я тоже понял, но меня интересовало то, какие чувства она при этом испытывала, и вообще, чисто физическая компонента преображения мне была непонятна. И вот тут она буксовала и не могла донести до меня все те оттенки ощущений, необходимых для запуска изменений.