Потом, стукнув в дверь, входит в горницу.
Это уже не прежняя довоенная горница, где стояла мебель красного дерева со столбиками, ракушечным орнаментом и гардероб с высоким зеркалом. Теперь это крестьянская комната времен инфляции. Тяжелая модная мебель с витиеватыми узорами, солидные клубные кресла, кожаный диван, письменный стол, книжный шкаф, в среднем отсеке которого стоят охотничьи ружья.
Хозяин восседает на большом стуле у письменного стола и неторопливо покуривает послеобеденную сигару. Перед ним кофе и коньяк.
— Здравствуй, Георг, — приветствует он гостя.
— Здорово, Франц. Ого, кофе. Выпил бы чашечку. А если найдется еще и пообедать…
Хозяин выходит и отдает распоряжение. Чашку кофе он приносит сам.
— На. Мешай по вкусу, — говорит он и, глядя, как гость смешивает напитки, добавляет: — А сенокос нынче добрый будет.
— Ну и что? А вот на сбыт доильных аппаратов нынче плохие виды… Между прочим, сегодня тебя арестуют.
Хозяин смотрит на кончик сигары:
— Из-за волов?
— Ага, из-за них.
— Значит, тот поганец из «Хроники» все-таки сделал снимки?
— Сделал, — подтверждает Хеннинг.
— Больше денег надо было посулить.
— Знаю. Но за посул он бы не отдал.
— Деньги, все деньги… Мы бы уже в десять раз больше сделали… Да что там… — Хозяин расхаживает взад и вперед. Курит.
Вошла батрачка, поставила на письменный стол обед и удалилась.
Хеннинг начал есть не спеша, смакуя. Потом встал из-за стола, сходил на кухню за горчицей. Со двора доносились веселые возгласы батрачек. Хозяин все продолжал ходить взад-вперед.
Наконец Хеннинг покончил с едой, налил себе еще чашку кофе, выпил, закурил сигарету.
— Ты не думаешь укладываться, Франц?
— Нет.
— А раздобыть деньги? Сжечь кое-какие бумаги?
— Мне опасаться нечего, пускай приходят.
— Тоже верно.
— Слушай, Георг, а как ты вообще это пронюхал? И почему они еще не заявились?
— Когда вечером от тебя ехал, у меня опять засверлило в башке: все-таки должны быть у него снимки. Утром позвонил Штуффу, но он Тредупа еще не видел.
— Не связывайся ты со Штуффом.
— Чего ему не положено знать, он от меня не услышит… Так вот, я и подумал: «Кто может купить снимки? Прокуратура не даст ни гроша, она просто вызовет его как свидетеля. Красный Гарайс из Альтхольма — тот не имеет права распоряжаться деньгами, как ему хочется. Горожане за ним присматривают зорко. Остается Тембориус, штольповский мерин». Еду в Штольпе. И точно: вскоре после двенадцати они примчались. Этот спесивый Фрерксен, — ну, который из школьных подлиз выслужился до старшего инспектора. И Тредуп. Тот успел меня засечь, когда я сворачивал за угол.
— Гляди, чтоб тебя не заарестовали.
— Завтра наверняка попробуют, — сегодня вечером большое дело готовится. А утром я уже буду далеко… Так вот: жду пять минут и звоню Тембориусу. Из автомата на почтамте. Сначала не хотели с ним соединять. Тогда говорю, что жизнь губернатора в опасности, ну и тут его дали.
— Что ты ему сказал?
— Покорнейше доложил, что его поставщик фотографий и полицейский кот прибыли, ждут в передней на задних лапках…
— И?
— И что через пять минут его балаган взлетит на воздух. Если слышал бы ты, как этот мерин засопел. Клянусь, он наложил в штаны — из трубки завоняло…
— Ну а потом?
— Когда двинулся к тебе, туда уже стягивали всю полицию.
— Неплохо. Только вот газеты опять загалдят, а ты знаешь, что такой галдеж крестьянам ненадобен.
— Газеты? Даю голову на отсечение, напечатают не больше пяти строчек. Сообщат, к примеру, что это проделка какого-то остряка… Или: все оказалось учебной тревогой на случай подобного случая.
— Возможно. Смотри, Георг, брось это баловство. Наше дело благозаконное, шуметь нам ни к чему.
— Вам-то да. Но поверь, Франц, без шумихи не обойтись, — и словно боясь, что его перебьют, он торопливо добавляет: — Никого из вас это не коснется. Никто ничего не должен знать. Я сделаю все сам. — После паузы: — С парой дружков. Одному не провернуть. Но ты их и знать не будешь.
— Может, ты и прав. — Хозяин подошел к Хеннингу вплотную. — Я тебя не прошу и тебе не мешаю, но… — Повысив голос: — Ежели ты влипнешь в дерьмо, я тебя вытаскивать не стану. И ни один из нас тебе не пособит. Наше дело нельзя марать.
— Я никогда никого не просил о помощи, — сухо отвечает Хеннинг. — Если били, не жаловался. Точка… Когда смываешься?
— Удирать не буду.