— Нам, крестьянам, это ненадобно, — сказал Ровер. — Мы ничего подобного не желаем.
— Так вы тут ни при чем, — сказал граф. — Никто из вас не участвовал, никто ничего не знал. Это дело рук чужаков. — Он повысил голос: — А если уж придется туго, валите все на чужаков, проходимцев, обскурантов.
— Неизбежные отбросы, — подхватил газетчик, ухмыляясь, — от которых мы недостаточно энергично отмежевываемся.
— Благодарим вас, — тоже ухмыльнулся Хеннинг. — «Отбросы» будут бросать еще. Бомбы.
— Что же нам делать-то с сыщиком?
— У меня в данный момент нет времени сидеть за решеткой, — заявил Хеннинг. — Мне надо на демонстрацию.
— Ишь чего задумал, — сказал Падберг. — Появиться открыто на улицах Альтхольма в рядах демонстрантов! Чтобы тебя арестовали среди бела дня нам на радость? Нет уж, мой мальчик, оставайся здесь.
— Нет, пойду, — настаивал Хеннинг. — Ведь я вам нужен.
— Что значит, нужен? Незаменимых нет.
— Идемте-ка. Я вам кое-что покажу.
— Что?
— Увидите. Пошли.
Хеннинг ведет всех пятерых через двор в ригу. На полутемный ток падает снаружи широкая полоса солнечного света, и Хеннинг показывает то, что он смастерил здесь в дни своего добровольного заточения: знамя.
Древко — белое, грубое и длинное, как рукоятка от сенных вил; на конце его, подобно острию пики, приделана коса. Полотнище…
Хеннинг с воодушевлением поясняет: — Тут все со смыслом. Полотнище — черное. Это в знак нашего траура по их жидовской республике. В центре белый плуг — символ нашего мирного труда. И красный меч — пусть знают, что мы способны и обороняться. Все вместе — цвета старого знамени: черно-бело-красное.
— Да ты просто вундеркинд! — усмехается Падберг.
— При чем здесь вундеркинд? — горячится Хеннинг: — Разве это плохо? Скажите, Редер? А вы, Ровер? Ну что вы молчите? Тиль! Ваше мнение, господин граф? Это, собственно, такое же знамя, — разумеется, с изменениями, — как у Флориана Гейера… Гейер, — поясняет он крестьянам, которые этого не знают, — был вождем крестьянских восстаний. В средние века.
— Восстания против крупных землевладельцев, — насмешливо добавляет Падберг. — Но все это ерунда. Мы попусту тратим время.
— Позвольте, — говорит Ровер. — Знамя хорошее. Ну-ка, помахай им, Хеннинг.
— Только не на дворе, — останавливает его граф. — Слышите?
Раздается бешеный лай собак.
— Это Пардуцке, сейчас посмотрю. — Тиль выглядывает в дверную щель по другую сторону тока.
Тем временем Хеннинг, подняв знамя, с гордым видом размахивает им над головой. Оно колышется, хлопает.
— Ты будешь нашим знаменосцем в понедельник, — говорит восхищенный Редер.
— Так меня же должны арестовать, — отвечает Хеннинг.
Тиль сообщает: — Пардуцке лезет через канаву.
— Долго ему придется лазать, пока он отыщет вход во двор, — замечает граф.
— Развернете знамя, — сердито заявляет Падберг, — и через пять минут вас разгонят.
Редер: — В голове поставим молодых парней. Пусть кто попробует сунуться.
Ровер: — Но косу надо затупить. А то еще бед наделает.
Хеннинг: — Не возражаю. Срежу острый конец.
Падберг, удивленно: — Неужели вы, крестьяне, за этот реквизит?
Граф: — Мне очень нравится. Эффект будет колоссальный.
Тиль: — По-моему, это произведет фурор.
Снова Падберг: — А кто понесет его? Ведь Хеннинга арестуют.
Редер, энергично: — Хеннинг будет нашим знаменосцем.
Падберг, потеряв терпение: — Не валяйте дурака, Хеннинга схватят в первую же минуту. Ведь им известно, что он хотел купить у Тредупа фотоснимки. И что он находился возле губернаторской резиденции, когда туда вошли Тредуп с Фрерксеном. И что, скорее всего, это он звонил по телефону и болтал насчет бомбы. А тот, кто знал, что бомба мнимая, мог подложить и настоящую… Ну, что скажете?
— Кажется, я придумал выход, — медленно говорит Хеннинг. — Смогу быть там, и меня не арестуют.
— Выкладывай живее. Не то сцапают — и сказать не успеешь.
— Во двор никто не войдет, — заверяет граф. — Здесь он в безопасности.