— Оно нерешенное. Так оно не может и не должно быть решено.
— Уверяю вас, оно решенное.
— В таком случае, — с отчаянием восклицает Майер, — не остается ничего иного, как перебросить шупо в пригороды, в Грюнхоф или Эрнсталь.
— Тому, что делается вне моего административного региона, я препятствовать не могу. Но все равно не одобряю, шупо и там не скроешь от людей.
— Тем не менее вам придется воспользоваться шупо. Это я вам предсказываю…
— Не пророчествуйте, господин асессор, пророкам никогда не верили… Лучше скажите: не знаете ли вы случайно, получил ли Тредуп свои тысячу марок?
— Конечно, — ответил асессор недовольным тоном.
— Вы уверены?
— Еще бы, он взял деньги в моем присутствии.
— Значит, взял. Хорошо. Но тогда странно…
— В таком случае, господин бургомистр, считаю свою миссию оконченной. Не скрою, что покидаю вас с тяжелым сердцем. Господин губернатор будет крайне рассержен.
— Во вторник убедитесь, что я был прав.
— Хотел бы, но не могу в это поверить. Прощайте, господин бургомистр.
— Прощайте, господин асессор. Был очень рад вас видеть.
Майер потряс руку старшему инспектору: — Прощайте, господин Фрерксен, — и тихо произнес: — Мы всецело полагаемся на вас.
Господа из губернского правления удалились.
Бургомистр, очень резко: — В чем это, господин Фрерксен, Штольпе всецело полагается на вас?
Фрерксен, вздрогнув: — Ах, да они мне все уши прожужжали, чтобы я уговорил вас насчет шупо.
Гарайс пристально посмотрел на своего старшего инспектора: — Ну что ж, Фрерксен, как хотите. А насчет шупо вопрос, кажется, был уже решен. Нет, пожалуйста, ничего мне не говорите. Имейте только в виду… — Очень резко: — Здесь приказываю я. — Внезапная мягкая улыбка: — Надо полагать, на примере со снимками вы поняли, как благодарят в Штольпе. Я лошадка маленькая, — он качнул своим огромным туловищем, — но, быть может, скачки все же выиграю я.
Центральная окружная тюрьма расположена чуть поодаль Альтхольма. Коробки из красного кирпича, монотонная россыпь зарешеченных окон на серых, покрытых цементной штукатуркой стенах производят безрадостное впечатление даже в сияющий июльский день.
Бургомистр Гарайс уже не раз бывал здесь и в провожатых не нуждался. Когда на его звонок дежурный полицейский открыл дверь тюремной проходной, он лишь коротко сказал:
— Я к начальнику. Дорогу знаю.
Дежурный поглядел вслед бургомистру, он видел, как тот не спеша, тяжело ступая, вышел из проходной на солнечный двор. «Вот тебя бы я прямо сейчас засадил сюда, красный бонза», — подумал он и с грохотом запер дверь на засов.
Двадцать квадратных метров газона, две клумбы с геранью и четыре розовых куста свидетельствовали о робкой попытке озеленить тюремный двор, но, несмотря на это, он так и остался каменным двором, унылым скопищем гранита, кирпича, цемента и железа. Слева следственный изолятор, справа тюрьма для несовершеннолетних, прямо — административный корпус, на верхнем этаже которого расположена увенчанная золотым крестом тюремная церковь, «молельня».
Засмотревшись на сверкающий золотой крест, Гарайс невольно выпятил губу, повел плечами и произнес: «Н-да».
Неподалеку послышались громкие голоса, началась перебранка, и бургомистр перевел взгляд с креста на крытую легковую автомашину, стоявшую у следственного изолятора. Возле машины он увидел четырех человек — двух полицейских в форме, штатского, в котором узнал своего комиссара уголовной полиции Катценштайна, и еще одного штатского, на которого остальные трое кричали.
Этому четвертому что-то приказывали, вероятно, сесть в машину, однако тот, приняв боевую стойку, спиной к стене, не двигался с места. Полицейские ругали его, а комиссар Катценштайн спокойно уговаривал, держась чуть поодаль и выжидая.
С минуту Гарайс пребывал в нерешительности, потом, вспомнив вдруг, кто этот четвертый, быстро направился через каменную площадь к «осажденному» и протянул ему руку: — Здравствуйте, господин Раймерс. Рад вас видеть. Что, собираетесь на прогулку?
Серые глаза Раймерса смотрели на него пристально, с холодком, но не осуждающе: — Мы тут случайно свиделись, господин бургомистр, аль нет?
Гарайс рассмеялся: — День и ночь в клетке, и всё сам с собой, сам с собой, так и Фомой неверующим станешь, а? Все вокруг против тебя, и все кругом виноваты…
— По собственному опыту знаете?