Его рука, медленно поднимаясь, коснулась ледяного клинка. И в тот же миг произошло нечто необыкновенное. Глаза Архангела, всегда бывшие символом чистого, непоколебимого света, вспыхнули ярким, неистовым шартрезным светом. Это не было просто сияние, это было пробуждение древней, неукротимой силы, заключённой в нём самом, силы, которая вот-вот вырвется наружу и обрушится на всех его врагов. Этот свет был предвестником бури, прелюдией к грандиозной битве, в которой решится судьба миров. И в этом свете, в этом мгновении неизбежного противостояния, заключалась мрачная, но величественная эпичность момента.
Теперь Михаил был не просто Архангелом, он был воплощением праведного гнева, непобедимым воином, готовым к последней, решающей битве. Ну или же попросту существом, впустившим в свою душу всепожирающую и разлагающую скверну.
Только вот шартрезный свет, пронзивший Михаила, был не благодатью, а проклятием — древней, ненасытной скверной, пожиравшей его изнутри. Это было не просто решение, а настоящее преображение, полное изменение внутреннего мира, души и тела.
Его тело стало изменяться стремительно и неотвратимо. Свет проникал в плоть, словно расплавленное изумрудное стекло, прожигая её изнутри. Кожа побледнела, став почти прозрачной; сквозь неё проступали мерцающие изумрудные прожилки, словно под кожей текла живая, ядовитая река. Волосы, прежде являвшие собой символ непорочности, почернели, словно пропитанные ядом василиска. Мускулатура вздулась, придавая ему нечеловеческую силу, но движения стали резкими, дергаными, как у куклы, управляемой невидимыми нитями. Его крылья, олицетворявшие чистоту и божественную благодать, теперь отливали ядовитым шартрезом, подобно сплетению ледяных игл и огня Преисподней. Даже Меч Истины, символ праведного гнева, казался изменённым, отражая в холодном стальном блеске зловещую зелень скверны, изливающейся из души Архангела.
Но превращения души оказались ещё ужаснее. Ясный, проницательный ум Михаила погрузился в хаос; мысли метались в безумном вихре, не находя покоя. Спокойствие и расчётливость были сметены яростным бешенством и неконтролируемыми вспышками гнева. Милосердие и праведность померкли, уступив место ненасытной жажде мести. Он стал жестоким и беспощадным, как те самые люди, которых всегда презирал. Его вера не угасла, но исказилась, превратившись в одержимость тотальным разрушением, в бесконечную войну.
Он стал одержимым, оружием в руках разрушительной скверны, но всё ещё борющимся с ней и самим собой. Его сущность буквально раскололась надвое, превратившись в поле вечной битвы: борьба самого себя с пожирающей его скверной. В этой борьбе не было победителя, лишь вечная агония. Михаил, несмотря на то, что был одержим и искажён, оставался единственным, кто мог предотвратить полное поглощение света внутри своей души.
Михаил поднял взгляд к куполу чертогов, сквозь который проступали далёкие звёзды. Но звёзды эти теперь казались не белыми, не жёлтыми, а призрачно-зелёными, словно затонувшими в бескрайнем море ядовитого шартреза. Этот цвет, пронизывающий всё его существо, превращающий реальность в изменчивый кошмар, что раньше был для него символом ужаса и одержимости. Сейчас же он приносил лишь спокойствие.
Мир предстал перед ним в этом искажённом, зелёном свете. Не было больше чёрного и белого, была только неистовая, ядовитая зелень бескрайнего шартрезового океана, пожирающая всё на своём пути. Она поглощала далёкие звёзды, пронзала мрамор его трона, проникала в саму суть его бытия. И в этом потоке неистовой энергии он наконец-то обрёл столь долгожданный покой.
Впервые за бесконечные века он чувствовал себя свободным. Сброшенными оказались не только оковы его тела, изменённого шартрезовой скверной, но и оковы его души. Он сбросил бремя праведности, бремя милосердия, бремя ответственности за судьбы миров. Его больше не мучили воспоминания о павших воинах, его не грызла совесть. Все эмоции, что раньше разрывали его душу на части, теперь объединились в одно неистовое чувство — всепоглощающую ярость, лишённую всякого смысла и цели.
Он рассмеялся — резкий, пронзительный смех, разрезающий тишину его чертогов. Это был смех не безумия, а торжества. Торжества над собой, над своими прежними оковами, над вечной войной. Он принял свою новую сущность, свою зелёную вечность. Он больше не был Архангелом Михаилом, хранителем света и справедливости. Он стал чем-то другим, чем-то более могущественным, более разрушительным, более свободным. Он стал воплощением неистового шартреза, поглощающего всё на своём пути. И это было не ужасом, как он наивно думал в начале, а истинным покоем, что запечатывал все его раны. Покоем, рождённым из ярости и отчаяния, покоем, за который ему пришлось заплатить извечную цену. Но теперь он был свободен, и мир дрожал перед его могуществом. Долг перед мёртвым богом уплачен, и Архангел волен уничтожить его творение!