Приходил новый день, и я снова пробовала говорить с Городом, но Он, ослеплённый своим величием, зациклено перечислял и перечислял, сколько жителей, машин и чего-то там ещё функ-ци-о-ни-ру-ет в его беспредельном чреве. Я же, мол, как сорная трава, была для Него чужда и опасна. Смешно!.. Я отвечала, что жизнь ведь не сказка про Маугли, где джунгли пожирают города. В конце концов, если присмотреться повнимательнее, пусть даже подозрительно прищурившись, кругом, от самых тёмных, сырых его подвалов до никогда неосязаемых шпилей, Он просто кишит нами - «чужаками». Всё шевелится, шуршит, растёт, заполняет собой и плодится: улитки, комары, блохи и жужжалки, уховёртки, крестовики, тараканы и клопы, бабочки, двухвостки, моль - серая мучная или обычная, помогающая избавиться людям от забытых вещей, крысы и мыши, непримиримые кошки и собаки, многочисленные вороны, сплетники-голуби, воробьи… бурый мох-пасацинус, мокрым войлоком выстилающий подвальные стены, пупырчатые ромашки, подорожник, дробящий асфальт, тополя, расточительно теряющие в непогоду ветки, сирень, официозные тюльпаны, розы, роскошные и вычурные, сгущающие духоту в июльские вечера… и так далее, так… далее… далее… – перечень нескончаем, при чём уж тут я? Но Он всё равно рассердился. Сме-еш-но! Пришлось наговорить комплиментов, назвать Великим Каменным Лесом и пообещать, что ёлки на Центральной площади опять станут голубыми.
Дни шли... Шли, вытягивались, вырастали навстречу свету и опадали к закату сорванными листьями. Порой меня забавляло то, как, глядя на знакомые вдоль и поперёк пейзажи, мы видели и, в особенности, чувствовали несравнимо разное. Он, как бы изнутри себя – жёсткую конструктивность растущих кристаллов, ибо камни - Его живые камни - пребывали в постоянном движении. Я, скорее дыханием и поющей гармонией – плавную соразмерность, завершённость линий, будь то стволы колонн или паутина проводов с нанизанными на них птицами, стеклянные озёра витрин или бархат замшелых гранитных берегов. В одном мы были едины - соборы и мосты. Они, и только они, не несли на себе тяжкий груз наших многочисленных споров. Лёгкость и свобода, с которыми они существовали, наполняли моё сердце восторгом, а Его - гордостью и удовлетворением хорошо выполненной работы. У нас имелась даже крошечная тайна – место, о котором мы никогда не разговаривали, ибо нечего было добавить, да и незачем – слова лишь слова. Маленькая часовня, затерянная в парке, похожая на золотистый песчаный водопад, с разноцветными бликами витражей и с колокольней, напоминавшей взлетающую в облака птицу, являлась, по нашему единодушному мнению, восьмым чудом света. Я как-то привела туда Ваську, так он молчал полчаса, потом заплакал, раскапризничался и не захотел уходить - спрятался, вжавшись в нарисованные колени святых… Правда, тогда он был ещё совсем несмышлёный. И мы только-только познакомились.
Малыш потерялся во время грозы, сам не помнит как. Говорит, очень испугался. Страх парализовал его, тело больше не слушалось, раздавленное, прибитое к земле качающимся враждебным лесом. Он бы не вынес всего этого ужаса, если бы не светящиеся огни, удивительные и непонятные, которые прилетели неизвестно откуда, покружили вокруг его лица, а потом указали на безопасное место - дупло. Он и заснул там - канул в сон, как в спасенье - а, проснувшись, не смог узнать поляну. Противные сильсы - не люблю их развлечений! Высшие существа, а заманивают детей, будто серые грольхи.
Он так обрадовался, что даже сказать ничего не смог, только уцепился за мою шею мёртвой хваткой, всхлипывал да тепло сопел мне в ухо. Худенький, нескладный, лет пяти-шести, с мягкими золотистыми волосами. Он напоминал заблудившегося бельчонка. Да и запах от него шёл, как от бельчат - молочно-ореховый.
Его звали Вася. Оказалось, что мы жили совсем рядом. Перед своим домом он вдруг снова разволновался и затараторил, упрашивая меня не уходить. Что ж, я и не ушла... Долго ещё ему было невдомёк, почему его перестали бояться птицы, а тропинки всегда выводили к дому.