Карамышев с благодарностью мысленно обнял приятеля и вспомнил, как на вопрос: «А этого Пшенкина, лесника, сам-то ты знаешь?» — приятель ответил: «Слышал о нем. Только слышал! Пускает на лето профессоров, у которых нет своих дач, кандидатов. Так отчего бы ему не принять еще и писателя! По рассказам — лесник сам маленький, юркий, сознательно водку пьет — от стронция (нахватался, наслушался разного!), любит бабенок щупать, смеяться взахлеб… Брови седые, косматые, как у лесовика… Зовут Автоном Панфилыч — куда с добром имя-отчество, не какой-нибудь тебе заурядный Иван Иваныч или Антон Антоныч! Направь письмишко ему, представься…»
Карамышев вскоре и появился в Петушках.
Большой пятистенник Автонома Панфилыча Пшенкина стоял на краю кедровой рощи. Окна дома с каким-то пугливым прищуром смотрели на лес, на соседние избы, что были крышами ниже, ставнями и воротами проще — без резьбы и узоров, без пестроты красок. Усадьбу Автоном Панфилыч обнес высоким заплотом. Были здесь сараи, пригоны, кирпичный белый гараж и душевая с баком из нержавейки. Был флигелек в саду с беседкой под яблонькой-дичкой. За флигельком выпучивались плотным зеленым дерном два погреба, где на дверях висели купеческие замки. Еще цветники, парники, огородище, поленницы старых и новых березовых дров.
У высоких ворот в ограде гремел цепью свирепого вида пес.
Что говорить, внушительно жил лесник Автоном Пшенкин! Так внушительно, что Карамышев, созерцая все это с пригорка, даже слегка оробел…
На хриплый озлобленный лай собаки выбежала на крыльцо босоногая девушка, тонкая, гибкая, с полуулыбкой на бледном лице. На ней было желтое платье выше колен, желтые ленты в косах. Щеки так и отливали странной фарфоровой белизной, будто летнее деревенское солнце и не касалось их своими лучами. Руки опущены, нервно прижаты к бокам, а большие глаза с красивым разрезом — сини, темны, вопросительно смотрят на незнакомого человека.
«Ах… Я сейчас! — сказала она приятным грудным голосом и бросилась унимать собаку: — На место, Колчан! Фу!.. Здравствуйте… Проходите…»
Голос ее трогательно дрожал, глаза блестели. Карамышев улыбнулся ей, погладил бороду, поставил у ворот на скамейку машинку в чехле.
«Давайте знакомиться… Я писатель, Олег Петрович Карамышев, что напросился к вам на лето пожить, поработать… Это вы отвечали мне на письмо? И вас зовут Тусей?»
«Да… — Она почему-то вся вспыхнула, ей хотелось сказать, что она читала его книгу… — Отец мне часто дает поручения писать за него письма…»
«Он что, не владеет грамотой?» — несколько удивился Олег Петрович.
«Как вам сказать… Владеет, но делает много ошибок, и это его смущает».
«Пустяки… — Карамышев вынул платок, обмахнул им лицо. — Так вы меня принимаете?»
«Конечно, конечно! Мы рады всегда гостям!»
Туся отступила на два шага, и Карамышев ступил за ограду.
«И какая ж у вас семья?»
«Семья?.. Я, мама, папа и младший мой брат Вакулик», — перечислила она бойко.
«Имена у вас… прямо скажем, необычные. — Он засмеялся сдержанно. — Мягколирические! Наверно, причиной всему — эти кедры».
«Не знаю… Но мой дедушка по отцу так нас называл. С его легкой руки пошло. — Туся опустила и вскинула голову. — Вам приготовлено место во флигеле. А родители — в городе. Наверно, задержатся там допоздна. Идемте, я вас провожу…»
Они прошли наискось двор по цветущим ромашкам и оказались во флигеле, в прохладной маленькой комнате, с кроватью, столом, легким креслом и массивной тумбой, на которой стояли, впритык к стене, учебники.
«Здесь мое место. Здесь я постоянно живу, — проговорила Туся, опять чего-то смущаясь. — Тут будет вам хорошо…»
«Так, выходит… я вас вытесняю? — замешкался у порога Карамышев. — Я на такой вариант не согласен. Явился здоровый мужик с бородой, занял собой все пространство уютного домика, а хрупкая девушка…»
«Пожалуйста, хоть каждый день! В свободное время стану вам сказки рассказывать. Или вы мне. Идет? В каком же вы классе?»
Втянув голову в плечи, Туся прыснула:
«Я не в классе, а в университете. На втором курсе буду учиться».
«Скажите, пожалуйста! Вот оконфузился… И какой же, позвольте узнать, факультет?
— Историко-филологический…»
«Прекрасно! Тогда у нас с вами должны быть, хотя бы чуть-чуть, родственные души».
Туся опять прыснула:
«Может быть, может быть… — Дернула острым плечом, приосанилась. — Меня многие так вот считают за девочку… Никогда мне, наверное, не быть солидной и взрослой». — В голосе ее прозвучала не то обида, не то каприз. Она посмотрела в глаза Карамышеву лукаво и озорно.