Губы ее неожиданно дрогнули, взгляд метнулся.
— Олег Петрович, скажите, вам приходилось страдать?
Он перебрал в памяти пережитые годы и честно признался:
— В истинном смысле этого слова, пожалуй, нет. Но испытания, горечи, страсти — они не обошли меня, слава богу.
— Тогда вы счастливый!
— Смотря что понимать под счастьем и что под страданием… Я скорее — удачливый. Добрая удача — это тоже немало, поверьте. И удача зависит чаще всего от самого тебя.
Туся стояла молча, задумчиво. Карамышев видел, что ей тяжело. Чем отвлечь, успокоить ее? И спросил:
— Вы что там с таким увлечением разглядывали на садовой скамейке?
— Заметили, да? Я спасала воробышка. Лапками в варе увяз и трепыхается. А к нему, вижу, наш кот крадется. Но я опередила, только хвост ему напрочь оторвала.
— И без хвоста проживет, не велик барин, — улыбнулся Карамышев. — Долго же серый сидел приклеенный! Ваш кот мог давно обнаружить его и слопать. Вар еще со вчерашнего дня там лежит. Я видел, как нес слиток вара Автоном Панфилыч и на скамейке оставил. Полковник как раз приехал…
— Теперь генерала нам не хватает в компании! — с иронией сказала Туся. — А так уж кто не бывал…
— Места в Петушках притягательные. Кедры… Я ими очарован. Приживусь — не прогоните! — Он ладонью пригладил на голове волосы. — Горожанина тянет из душного города на свежий ветерок, на простор. Чистый воздух скоро станет дороже вина.
— В нашем доме давно это поняли. А как поняли, так и стали воздухом торговать. — Она покраснела.
— Вы, конечно, от гостей устаете страшно. С ними хлопотно. Родители вас загоняли по погребам да кладовкам. Или я, может быть, ошибаюсь?
— Не ошибаетесь…
— Я заметил — вы человек исполнительный…
— Не хвалите — не стою. — Но лицо ее осветилось доверчивой радостью.
— Я, Туся, редко в ком ошибаюсь. Ей-богу! И позвольте мне думать о вас хорошо.
Она встрепенулась.
— Благодарю… Но я вам хочу рассказать… Когда вы узнаете все обо мне…
Туся стояла босая на мокрой траве и вздрагивала.
— Вам лучше домой идти. — Карамышев наклонил голову, волосы светлым веером упали на лоб. — Прогулка в таком состоянии пользы не принесет…
— Я с вами пойду! Сейчас все пройдет. Не оставляйте меня…
Ему передался вдруг весь ее страх перед ним, вся робость ее. Он понимал, что она, сама вызвавшись, напросившись на исповедь, испугалась возможности этой исповеди.
День-другой, она колебалась, потом не выдержала, сама поднялась на чердак в тот поздний час.
И едва завязавшуюся беседу прервала Тусина мать, но Туся, проявив редкое для нее своеволие, еще раз поднялась к Олегу Петровичу. Ей хотелось узнать, заметил ли Карамышев третьего дня появление в их доме кавказца с обширной лысиной, сытого, толстого, в спортивном костюме, который носил он с явным расчетом скрасить свой возраст. Это был Ираклий Поцхишвили, Ираклий Христофорович, зубной протезист, человек с положением и обеспеченный «выше маковки», как о нем не без гордости смешанной с завистью, говорил Автоном Панфилыч, а Фелисата Григорьевна даже не находила слов от восторга по этому поводу. В городе у Ираклия Христофоровича большая квартира, машина, гараж, за городом — дача и сад. Ему пятьдесят семь лет. Года три, как он схоронил жену и теперь собирается обзавестись новой.
«Так это о нем сохнет ваше сердечко?» — возможно, сказал бы Карамышев и усмехнулся бы в бороду. Ответ на это у нее был бы спокойный и грустный:
«Не угадали. Тот далеко. Тот уехал, потому что я его… бросила».
«Любили, любите и… бросили?» — Она представила себе взгляд Карамышева. Такие слова ее бы задели больно. И она бы сказала:
«Выходит, что так. Оставила…»
Слезы непрошено подступили бы к горлу, но она бы себя пересилила, она бы сдержалась. Еще неизвестно Карамышеву, какой она может быть жесткой и твердокаменной. И вообще еще ничего он о ней не знает…
Но мало-помалу они все ж-таки завели б разговор, и Туся сразу же заявила бы, что не хочет иметь никаких отношений с Ираклием Христофоровичем, что она прячется, убегает из дома, когда он подкатывает к их дому на своей светлой «Волге», а мать с отцом после за это ей выговаривают.
Кавказец недавно ей объяснился в любви при родителях. Было шумно, гремело застолье, разглядывали подарок Ираклия Христофоровича — дорогие каминные часы. Гостя потчевали его же чачей и его же янтарным виноградом…
Одна Туся поспешила уйти от веселья и, затворившись во флигеле, плакала.