Панфил Дормидонтович тяжело наклонил голову, слеза навернулась, кулаком надавил на глаза.
«Вот и матушку Бог прибрал, не дождалась моего возвращения. В каждом письме на боль головную жаловалась. Надсада… Простуда… Душевные муки… Не обижал ее тут?»
«И в мыслях не было… А болела — уж точно. Один я за всех савраской вез!»
«А сам-то здоров?» — отец спрашивал.
Автоном снял рубаху, штаны приспустил: вся поясница была как иссверлена.
«Климат сменить тебе надо», — сказал, подумавши, Панфил Дормидонтович.
«Совсем отсюда сбегу. Колхоз обнищал, война все соки из него выпила. Трудодни есть, получать нечего. В гроб загонит такая работа!»
И Автоном убежал бы, но в мае того же года призвали в армию, послали в маньчжурские степи…
Пороха Пшенкин и не понюхал как следует: с японским войском управились без него. Оставлен он был в тылу военные склады охранять. И неплохо с этим справился: на руках у него «оказались» лишними пар десять солдатских валенок, три мешка риса и два полушубка, не считая разной там мелочи. Все это мало-помалу, с помощью таких же, как он, ушло по назначению и возвратилось отрезами на костюмы, кольцами, золотыми часами и прочими ценностями… Только одну пару пимов сбыл Пшенкин неловко: обманули его…
Уж сумерки опустились, и барахолка почти опустела. Автоном Панфилыч с отъездом спешил, и позарез ему надо было сбыть эти валенки. Покупатели подвернулись, Автоном Панфилыч поманил их за угол, или они его поманили в сторону, подальше от лишних глаз. И только вынул он сверток из-под полы — пронзительный милицейский свисток по ушам стеганул. Ну, будто нарочно! Пшенкин успел схватить комок денег, сунул покупателям в руки валенки и скорее скрываться — «рвать когти»… И когда после стал деньги считать, то и половины той суммы недосчитался, на какую сговаривались!
«Облапошили, шнобели!» — вне себя выругался Автоном Панфилыч, думая о том, как бы отомстить за обиду.
Тех парней он хотел наутро найти, но сколько ни вглядывался в лица прохожих — напрасно.
После службы Автоном Панфилыч в Забегаловку не возвратился. Присмотрел он местечко для поселения близ города, в Петушках. Воздух… Природа… Станция рядом… Идут поезда на Москву, на Алтай, на Кузбасс… Аэропорт собираются строить невдалеке… «Душа каждого человека отдыха жаждет на лоне природы», как выражался красиво один новый знакомый его, директор петушковского дома отдыха. Через него-то Автоном Панфилыч и связал свою дальнейшую судьбу с кедровым бором — ушел в лесники…
К тому времени, как отцу Автонома Панфилыча попроситься под кровлю родного сына, у Пшенкина-младшего был уже свой особняк, баня, сараи, запасы строительного леса, мешки кедровых орехов, кузова ягод, бочонки солений, варений. Панфил Дормидонтович, честный сельский кузнец, не нажил за труды свои «ни рукава от шубы» и шибко был удивлен, увидев «капитальное обустройство» сына.
«Богато живешь, Автоном! Если по-честному нажил — хвалю. По-честному и я тебе помогать буду».
…Семь лет у него прожил Панфил Дормидонтович, «скотину водил», с внуками нянчился и до последней поры, до самой смерти своей, внушал сыну добрые мысли: «Стучись, стучись, да смотри не достукайся…»
Но не вешаться же теперь Пшенкину из-за неправедных дел! Где куплено, где украдено — пойди разберись…
Вот детей нарожали они с Фелисатой Григорьевной. Двое — не мало, не много, — себя повторили, и ладно. Теперь ума надо дать им, выучить, выпестовать… Молчуны они оба у них (так считают родители), что Туся, что славный мальчишка Вакулик. Что скажешь, накажешь — сделают, не супротивничают… Но нынче Вакулик отца обозлил. Дерзость в их доме невиданная! Автоном Панфилыч полдня немой ходит…
Пшенкины ждали назавтра полковника Троицына с каким-то специалистом по лунатизму. Автоном Панфилыч не сомневался: теперь-то уж, после бани и угощений, Троицын для него постарается, привезет надежного человека и снимет обузу с души…
Вот и настал момент отцу объясниться с сыном, посоветовать отроку, как вести себя, где что говорить, когда спрашивать станут, где молчать. А главное — в полночь с постели вскочить и улизнуть незаметно на улицу. И только с этой затеей Автоном Панфилыч подступил к сыну, как Вакулик ему заявил:
«Хоть из дому выгоняйте, хоть что со мной делайте, а я в жмурки играть не стану. Я, пап, ведь комсомолец, и совесть мою собака не съела. Здоров я!»
И сколько его ни пытался отец ломать, как ласково ни уговаривал, Вакулик твердо стоял на своем. Автоном Панфилыч прогнал упрямца и пригрозил: