— Не превращай ее в пещерного зверя, Иван Демьяныч! Прекрасный пол все ж таки…
— Прекрасный! Однако — не слабый!
Потащили канистру дальше. И с перекурами, с передышками внесли в сарай.
Где-то близко закрякали утки. Синебрюхов стал шарить глазами по небу.
— Мои подсадные, — сказал Нитягин. — Держу…
День прошел в разборе сетей, в разговорах. Выпивать хозяин больше не порывался, и Синебрюхов был этому рад. Нитягин стал жаловаться на строгости, которые чинят нынче над рыбаками.
— Красная рыба кусается. Я тоже сильно рискую, когда ловлю. Гоняются рыбоинспекторы и за мной. Но я — бакенщик. Я всегда на воде — по работе. А на ловушке прихватят — держись! Бывало, и я осетра за борт сбрасывал…
— Не лови запрещенную рыбу — обходись простой. За щуку и карася не судят. Они вроде как безнадзорные.
Нитягин посмотрел на Федора Ильича извинительно. И Синебрюхов понял, что Иван Демьяныч скажет сейчас меньше, чем хотелось ему.
— Нет, друг, от себя не откажешься, как от себя и не убежишь. Как-нибудь извернусь, обойду, но добуду! На том стоял и стою. Иначе чем мне тебя потчевать? Я не вру, хотя всех слов и не говорю: мат придерживаю, чтобы ты окончательно не обиделся… Вчера у Михея, а сегодня у меня ты из всех рыб первым делом носатую выбрал, стерлядочку! И так нажевывал, что хрящи трещали! Понравилась?
— Да вспомнил, какая она, — смутился Федор Ильич и тоже сдержался от едких слов. — Спасибо за угощение!
— Спасибо за посещение…
Иван Демьяныч молчал какое-то время, потом его понесло:
— Еще раз скажу: не учи, не суди! Ты похвали меня лучше. Мы с тобой старые кореша. А в дружбе как? В дружбе нужна взаимная похвала.
— Толстой говорил, что даже в дружбе нужна ложь, как смазка для колес!
— Не помню…
— А мне это врезалось со школы еще…
— Надо взять в толк, что и кедровая бочка без воды рассыхается!
3
Родовая деревня их — Чага (теперь ее уже нет) — вольно стояла на крутояре. Обь манила своим привольем всякого, кто повидал и понял ее, манила бесчисленными протоками, заводями, песчаными косами, островами, россыпью озер, где тогда было множество уток и рыбы. Всем своим великим раздольем влекла людей эта река!
Мальцами были они, а в семьях уже считались добытчиками. Уйдут на весь день, а то и с ночевкой, и возвращаются со связками окуней, щук, язей. Или наловят с собакой утят-подлетышей в высокой осоке возле озер.
Федор рос жалостливым. А Иван, казалось, не ведал в себе такой слабости. Поймает утенка живьем, тот выгибает шею — вырваться норовит.
«Чо, щекотно?» — скажет Иван, и хлоп утиной головой о ружейный приклад, или о ствол талины.
Взрослые охотники их учили: никогда не жалей дичь, если ты на нее пошел, а то попадаться не будет. Подранка не мучай — добей. Упаси бог, вздыхать тут да охать!
Федор не вздыхал — сдерживался, но сидела в нем слезливая жалость к живому, и ничто он не мог поделать с собой. До тошноты иной раз разбирало мальчишку при виде бьющейся раненой птицы.
Стреляли в бору, на болотах, озерах. И он стрелял. И жалел. А когда расшибал Иван птичьи головы, Федор был готов убежать. А Нитягин нарочно так делал при нем — чтобы видел, чтобы вытравливал из себя слезливость. Если ты ешь мясо, считал Иван, то и относись к охоте нормально. Подумаешь, воздыхатель какой! Соплю распустил! Когда доходило дело до драки — Федор не уступал и, будучи крепче, сильнее, расквашивал треклятому Ваньке нос. Но тут же они мирились и продолжали водить дружбу…
Десятилетка далась обоим легко, окончили честь по чести. Повзрослели, а душа у Федора все оставалась прежней — не черствела.
В институт поступать поехали вместе, но Нитягин крепко срезался на математике, пал духом и возвратился в родную Чагу (тогда еще оставались разрозненные дома от нее). С годами деревня мельчала, а рабочий поселок на той стороне Оби разрастался и вширь и вдоль, там пилили шпалу, разный строительный материал. Могутнела товарная пристань и порт, там было людно всегда — приезжали и уезжали оттуда со всех концов и во все концы. Нашлась Ивану работа по нраву — бакенщиком.
С той поры он и не бросал дела, в которое врос с потрохами…
Федор одолел все трудности институтских наук, одипломился, женился на красивой казашке, сокурснице, и она его увела, как шутили товарищи, «в нагайские степи».
Учился когда — деревню не забывал. С Иваном они переписывались…
Однажды, это было уже после защиты диплома, договорились пробраться в верховья Тыма — за тысячу верст от родного гнезда. У Ивана Демьяныча к тому времени появилась лодка, мотор в двадцать сил, ружья и снасти. Встретились, собрались и к концу августа двинулись.