Возвратились часа через три. И открылась обоим такая картина: струится дымок из жестяной трубы низенькой баньки, а рядом стоит на поляне Евграф Павлович, босой, в исподней рубахе и выжимает, трясет мокрые, по всей видимости, штаны.
— Чо случилось? — живо спросил Нитягин.
— Язви в душу его! Из обласка вывалился!
— На глубине? — в свою очередь спрашивал Федор Ильич.
— Да, паря, плыл…
— Водичка как? — хохотал Нитягин.
— Осенняя! До трясучки прошибла старые кости! Выходило, что сети в акке остались не проверенными, свежей рыбки на уху нет. А так захотелось свеженькой! Уха, она как-то не приедалась.
— Поеду — проверю, — вызвался Федор Ильич. — Обласок — транспорт с детства известный.
— Смотря какой обласок, — уклончиво отвечал Евграф Павлович. — Я всю жизнь на нем езжу, а вон, погляди, опрокинулся!
— Неужели вертлявый такой? — не отступал Синебрюхов.
— Старый треснул — починить не успел. А этот — корыто пока: ни распорок, ни обортовки. Однако пойди, попробуй!
Федор Ильич о себе мог бы сказать, что он, как настоящий обский коренной уроженец, на воде вырос, водою вскормлен и вспоен. Ему ли бояться легкой долбленки! Ему ли дрожать от падеры, как называют здесь сильную бурю, рвущую ветки с деревьев, метущую снежные вихри зимой, а весной, и особенно осенью, поднимающую такие валы на Оби, что и большие суда жмутся к берегу и пережидают.
Ему ли…
Но когда он увидел под берегом тихой и темной акки долбленку Евграфа Павловича, то пришел в такое удивление, что долго стоял перед ней, соображая: лодка это, или в самом деле корыто? Измерил на глаз: в длину метра три с половиной, в ширину чуть больше полметра. Над костром не держали ее совершенно, то есть совсем не распаривали. Как была наспех сработана теслом, так и осталась. И на ней старик еще умудрялся ездить! Ну, а он, Синебрюхов, как с нею управится? Надо пробовать, не стоять же…
Федор Ильич, опершись на весло, ступил в долбленку и тут же зачерпнул бортом. Попробуй теперь покажи молодецкую прыть! А показать удаль так хотелось: проверить сети, привезти рыбу и удивить старика. Ведь Евграф Павлович наверняка о них думает кисло — интеллигенция, мол, какие-нибудь городские свистульки, только выдают себя за деревенских. Где им знать-понимать в корне таежного человека, ведать дела его, навыки и всяческое умение…
Постоял будущий горожанин, подумал. И додумался до того, что воду из обласка вычерпывать не надо — оставить ее для устойчивости. А болотные сапоги — снять на всякий случай. Так он и сделал, сел, полегоньку да с осторожностью оттолкнулся, начал грести и пошел, пошел помаленьку, удерживая равновесие всею душой и всем телом…
Акка была неширокой, но глубины в ней хватало: веслом померил и не достал. В темной, чуть красноватой воде красиво плавал опавший лист: багряный осиновый и желтый таловый. Тихо-тихо. Только нежно, вкрадчиво так раздается плеск весла. Надо было найти поставленные Евграфом Павловичем сети, и он их нашел, проплыв, наверное, с километр. Хоть и темна была вода, но прозрачна — рыбу видно в сети, переливается, блестит чешуей. У каждой стенки, запутавшись мордами, стояло по толстой, огромной щуке. По прикидке Федора Ильича, в каждой было, пожалуй, по пуду. Странно, щуки не бились, даже не шевелили хвостами: стояли, уткнувшись, как очумелые. Он попробовал воткнуть весло в дно акки для лучшей опоры — не мог из-за глубины. Как же справиться с рыбинами? Если такие щуки начнут проявлять свой норов, то как он их вытащит, сидя в зыбком корыте? Наверняка суждено и ему, вслед за Евграфом Павловичем, купаться сегодня в осенней воде…
Осторожно, перебираясь по тетиве, добрался все-таки Федор Ильич до первой щуки, потрогал ее веслом, потыкал в бок — молчит, не трепещется. И вспомнил, как это делали они с Нитягиным раньше: приподнял сеть, приблизил щуку к самому борту и вонзил пальцы в рыбьи глазницы. Сжал сильно, точно зверя какого обуздывал. Потом свободной рукой распутал ячейки, ловко втащил добычу в обласок и быстро нанес удар веслом по плоской щучьей голове. Рыбина встрепенулась, удар повторился, и вот уже щука перевернулась на спину и затихла.
Обретши сноровку, Синебрюхов вытащил так же и вторую речную акулу. Долбленка заметно огрузла. Выбирать окуней, сорожняк Федор Ильич не стал.
Испытывая удовольствие и даже гордость за себя, Синебрюхов поплыл назад и благополучно причалил к тому месту, откуда начал это короткое, но рискованное плавание. Он вытянул на берег обласок-корыто, сломил талиновый куст с рогулиной, пропустил один конец через щучьи пасти и волоком притащил к дому Евграфа Павловича. Старик стоял в отдалении, вытянулся при виде его, живехонького и сухого, приложил козырьком руку — заходящее солнце мешало смотреть — и крикнул: