Его не обидело это. Не всегда же она с ним будет такая скрытая, скованная — прорвутся наружу чувства, растопится холод, заговорит в ней душа. И только он так подумал, как прижалась к нему вдруг Клавдия Федоровна, прильнула щекой к щеке, заплакала тихо. Слезам ее он не мешал, не спрашивал, по какой кручине она перед ним печалится — вину ли оплакивает, страшится ль чего, а может, и просто радуется, что все у них кончится делом — не пустой болтовней.
Поплакав, отошла от него, спустилась к пруду, зачерпнула в ладонь воды, омыла лицо, утерлась платком. Ресниц она тушью не подводила, губы не красила. Погорельцеву нравилось это. Татьяна Максимовна тоже не увлекалась косметикой, только волосы ходила обесцвечивать в парикмахерскую — рано седеть начала.
— Пойдем в дом топить печку и ужин готовить. Я что-то проголодался. — Погорельцев подал ей руку, и они пошли в гору по тропке.
На полянах цвели первые одуванчики.
— Сорняк, а полезный, — сказала она. — Из корней можно делать пикантный салат.
— Неужели?
— Да. У меня есть рецепт. Правда, с этим пикантным салатом много возни, но когда-нибудь стоит попробовать…
Прошла весна — затяжная, холодная, миновало лето — не жаркое — с дождями и грозами, наступил погожий сентябрь. Впервые повез Погорельцев Клавдию Федоровну в родную деревню.
Свекор обнял свою новую сношеньку, поцеловал, прослезился. Сергей Васильевич так и не понял, почему плакал отец: радость ли душу старика тронула или печаль по Татьяне Максимовне, которая прежде была ему мила и люба.
Наутро старик повел сына с женой на болото по клюкву. Держалась хмурая погода без ветра, мошка-мокрец наседала тучами, лезла в глаза и уши. Скоро лица у городских вспухли и покраснели. Пухлые губы Клавдии Федоровны так и пылали, а мочки ушей стали малиновые с синевой. Но она клюкву брала, не бежала к костру под дымок. Наедине отец сказал сыну:
— Терпеливая. Ежели уживетесь и появятся детки, то и жалеть не об чем…
Ребенок у них появился: черноглазая Оленька. Погорельцев бережно нес из родильного дома белый в кружевах сверток, а Клавдия Федоровна, побледневшая, с заострившимися скулами, глухо жаловалась:
— Мучительно рожать в первый раз да еще к тридцати годам.
Погорельцев похвалил Клавдию Федоровну, над собой пошутил, что он «молодой папа и вполне счастливый».
— Ты сына ждал, а родилась дочка, — обронила чуть слышно жена.
— Я, знаешь, рад, Клава! — ответил Погорельцев, перешагивая через апрельскую лужицу. — Пусть нынче девочка, в другой раз будет мальчик.
— Нет уж! — она почти вскрикнула. — Я этот ад стороной обойду.
Он промолчал, но слова Клавдии Федоровны задели его. Когда подошли к подъезду, не удержался:
— У матерей наших было по четверо-пятеро…
— Лишнее ты говоришь. С меня одного предостаточно.
Оленьке пять миновало, а Клавдия Федоровна и не подумала отступить от тех своих слов. Погорельцев, достаточно изучив характер, натуру жены, особенно не настаивал. Да тут еще жизнь у них осложнилась: супруга начала отчего-то страшно худеть, все висело на ней, она сделалась угловатой, костлявой, в больших глазах накрепко затаился испуг. «Что же такое со мной происходит? — казалось, спрашивал ее взгляд. — Что меня ждет?» Былая нерасторопность, медлительность Клавдии Федоровны переросли в болезненность, апатичность. Она стала ругать свою профессию, которую раньше хвалила. Стирка белья и кухня ей были в тягость. С охотой она только шила, кроила, вязала и перевязывала из шерсти. К этому страсть ее не угасла, а даже усилилась. Случались порывы души, своего рода взлет одержимости, когда Клавдия Федоровна бралась за приготовление плова, котлет, голубцов по рецептам, начинала придумывать замысловатые торты. В поток этих страстей попадал Погорельцев: в фартуке, тоже возбужденный, он прокручивал мясо, обваривал капустные листья или взбивал сливки с сахаром. Плову и голубцам Погорельцев был рад, от тортов отворачивался: сладкое, сдобное он не любил. Ему нравились щи пожирнее, с капустой, морковью и пережаренным луком, с добавкой томатной пасты и острых приправ; соленое сало с чесноком и мягкой, сочной «шкиркой»; тушеное мясо с картошкой и все теми же обжигающими приправами. Когда эти блюда готовила Клавдия Федоровна, получалось почему-то невкусно. Не упрекая жену, не споря, Сергей Васильевич, теперь постоянно засучивая рукава, становился к плите и чудодействовал. В ход шли петрушка, укроп, сельдерей, красный перец. В рецепты он не заглядывал, брал и клал на глазок, а выходило и ароматно, и вкусно, и сытно. Клавдия Федоровна его похваливала. Погорельцев сиял. Скоро жена привыкла к такому порядку и сама в лучшем случае бралась помочь почистить картошку да оскоблить морковку. Зато она не уставала собирать и накапливать рецепты блюд. Из газет и журналов Клавдия Федоровна натаскала их целую кучу, вложила в папку, и лежала папка зашнурованной на полке у холодильника рядом с толстенной книгой по домоводству. Погорельцев каждую весну подшучивал: