Я ушёл быстро, скоро вернулся и домой. Дженни посмела спросить:
–Где Элис, Стив?
–Ушла гулять, – ответил я, готовясь в душе своей к звонку.
–Рано утром? – не поверила Дженни.
–Ты осмелела? – поинтересовался я и она потухла. Гулять так гулять. Видимо, мозг её нашёл объяснение – мало ли у двенадцатилетних девочек дел с утра.
Потом был звонок. Была полиция. Я сказал, что Дженни не может отвечать на вопросы, да и какие это могут быть вопросы? Всё ясно: девочка шла по набережной, оступилась, упала, не смогла выплыть.
Всё ясно: моя принцесса меня предала, и теперь я мог её простить. Теперь на ней не было вины.
–Она раньше уходила на прогулки такого рода? – полицейский мялся, вопрос был неуместен и он чувствовал это.
–Да, довольно часто. Она всегда говорит, что прогулки перед завтраком помогают больше съесть. Простите, говорила.
Полицейский соболезнует. Конечно, в нашем дрянном городишке нет преступлений уже прорву лет. Все наши преступники – известные на весь город пьяницы, попавшиеся на спанье на лавчонках; подростки, впервые попробовавшие пива да полубезумные старики, стремящиеся куда-то сбежать из своих домов.
Я слышу нервный шорох шагов. Дженни не спится. Она не может спать, когда слышит плач Элис. Я тоже не могу. Но этого Джен знать не должна, а я должен сохранять рассудок.
Я иду и выключаю свет. В темноте мне кажется, что Элис совсем рядом. Плачет, плачет. А ещё в темноте не видно слёз – я тоже плачу. Плачу о ней.
***
Дженни не могла спать, не могла есть, не могла дышать, не могла бояться. Снова плач, снова тихий крик боли, разрывающий проклятую тишину боли, затем – стон и снова плач.
«Хватит!» – отчётливо отстучало в мыслях Дженни, и она поднялась с постели так решительно, как никогда в жизни.
–Я иду, доченька, я иду, – Дженни запахнула халат плотнее, словно он мог сберечь и сохранить хоть какое-то тепло её души, решительно сделала шаг к дверям и заколебалась: Стивен!
«Стивен был прав, я ничтожество. Я больше не могу, я пойду к Элис. Если Ствиен хочет…» – мысль была крепкая и Дженни не закончила её, не умея больше придумать, что Стивен мог бы сделать такого, чтобы её напугать.
Она вышла в темноту. Темнота снова заплакала. Дженни не выдержала, сказала:
–Я иду.
Ей никто не ответил, но плач стал будто бы тише.
Дженни оглядела темноту. Ей казалось, что Стивен ещё внизу, но сейчас свет не горел, и не было слышно и движения. Ушёл? Тем лучше. Ей надо-то всего ничего!
Она прошмыгнула в ванную, не подозревая, что Стивен слышал её маневр. Слышал и не остановил.
Она включила свет, глянула на себя в зеркало и не смогла узнать. Кто-то другое смотрел на неё из отражения, кто-то другой с распухшим лицо и красными глазами, кто-то другой, чьи руки дрожали.
Дом заплакал, затем снова вскрик как от боли…
–Иду, – подбодрила себя Дженни и полезла в аптечку, там лежали ножницы. Назначенные разрезать бинты, вскрывать упаковки с пластырями, они должны были сейчас разрезать её жизнь и вскрыть двери в иное царство.
Дженни не почувствовала даже боли, когда в отражении «кто-то» оказался вдруг с проткнутым горлом. Всё меркло, пульсировало, плыло, и понемногу расплывалось. Дженни захлёбывалась, но всё же смогла простонать:
–А-аа..
Прежде, чем жизнь оставила её. И ей показалось в предсмертии, что её собственный стон стал криком. Таким же криком, какой звучал с похорон Элис в этом дрянном доме.
***
Я не удивился стону. Я слышал её шорох, щелчок аптечного шкафчика и слышал стон. Я не удивился и испытал чуть меньше, чем ничего, когда всё закончилось и осело тяжелое тело на пол.
–Вот и всё, – я включаю свет.
Утром я вызову полицейских, буду плакать и страдать, буду мрачен, но сейчас я выпью. За упокой ещё одной предательницы и за скорбь о моей…
–Не всё, – вдруг отчётливо произнесла пустота, и я только сейчас понял, что стены, пол и потолок, прежде отражавшие плач, крик и стон Элис, умолкли. Зато теперь явилась пустота.