Когда очкастый спрятал бумажник и качнул на себе автомат, я снова взглянул на коренастого. Он отрицательно повел рукой, проговорил: "Найн"- и пошел ко мне мимо очкастого и Васюкова.
- Вильст раухен?
Смысла его фразы я не понял, но кивнул головой, потому что тон голоса был участливый, и я решил, что немец спрашивает о моей ране. Он сказал: "Битте" - и протянул маленькую, на пять сигарет, голубую коробку с серебряным исподом. Там были две сигареты, и я ухватил одну, и в моих пальцах она превратилась в три, и было три голубые коробки и три чужие руки,- глаза заплакали сами без меня. Васюков почти вплотную притянул голову к руке немца,- разглядывал коробку, и немец дал ему сигарету вместе с коробкой. Я знал, что нельзя закуривать, но коренас-тый держал передо мной горящую зажигалку, и когда я потянулся к ней, Васюков сказал: "Не дури!" - и забрал у меня сигарету. Он сунул ее под шапку, за ухо, а свою прикурил под непонят-ный окрик очкастого: тот перехилился к нему и кивал у своего носа длинным, красным пальцем, будто подзывал. Васюков вопрошающе глянул на меня, блаженно дымя из обеих ноздрей.
- Он, наверно, требует мою сигарету,- сказал я.- Отдай скорей!
- Вот же ж падла! - тихо и искренне проговорил Васюков и достал сигарету. Он нехотя протянул руку вперед, зажав сигарету всей пятерней. Очкастый склонился еще ниже, выискивая, как ее выбрать, и вдруг, как кот лапой, брезгливо махнул рукой на васюковский набрякший кулак и сказал: "Шайзе". Коренастый немец стоял и смеялся, глядя на Васюкова удивленно и ожидающе...
Они ушли и заперли ворота на засов.
Мы остались вдвоем.
На мне оставались еще три кубаря в петлицах и четыре серебряных галуна на рукавах шинели и гимнастерки, по одному галуну на каждом рукаве...
Мы опять легли на свое прежнее место в соломе, но не глубоко, потому что это не имело уже смысла. Васюков прикурил от своего окурка "мою" сигарету и прикончил ее за три остервенелых и длинных затяжки.
- Как вата,- сказал он и цыкнул через зубы куда-то вверх.
Я промолчал.
- Тебе ж все равно нельзя было,- проговорил он.
- Ладно,- сказал я. Ни с востока, ни с запада к нам не доносилось ни гула, ни грохота. В Немирове тоже было тихо.
- Могут и не перейти,- немного сгодя сказал Васюков.- Она ж как-никак обрывистая. И вода там как-никак есть...
Он говорил про канаву-ручей впереди наших окопов, и я напомнил о минном поле, о ПТР и о проволочном заграждении. Как-никак колья стоят. Они ж теперь вмерзли и... мало ли!
- Понятно, что вмерзли! - сказал Васюков. Он опять цыкнул куда-то вверх, и я зажмурился, но плевок опустился на солому далеко от нас, описав, видно, крутую траекторию. Мы полежали молча, и вдруг Васюков привстал и приблизился ко мне почти вплотную.
- Слушай, Сергей,- заговорил он и оглянулся на веялки. Я вот чего не пойму... Скажи, а куда ж делись наши танки? И самолеты? А? Или их не было? Понимаешь, ить с одними ПТР да с поллитрами... Ну ты сам все знаешь!
Я поправил на себе шапку, чтобы она пониже сползла на лоб, и спросил Васюкова:
- Про что это я знаю?
Он молчал, и я посоветовал ему не трепаться.
- Да я ж одному тебе только! - напомнил Васюков и опять оглянулся на веялки.- Что ж тут такого...
- Вот и помалкивай! - сказал я.
Там, у себя на воле, Васюков не спросил бы про это. Ни у меня не спросил бы, ни у себя, ни у кого другого. И я тоже не спросил бы, потому что на воле такие разговоры считались вражескими, а мы не были врагами ни родине, ни себе. Вот и всё. Я подумал, что и тут, в плену, мы с Васюко-вым не должны разговаривать ни про "чужую территорию" и ни про наши трудности, ни про майора Калача и ни про разведку боем, ни про бутылки с бензином и ни про что-нибудь другое, мало ли о чем тут захочется поговорить! Если мы тут ни о чем таком не будем говорить друг с другом, то наши ответы будут спокойными, а глаза смелыми... и вообще тогда все будет с нами быстрей и лучше. Не надо только разговаривать тут про плохое - и всё!
Васюков зарылся с головой в солому и оттуда не сказал, а выкрикнул:
- Махал я их! Слышишь? Махал!
- Кого это? - спросил я.
- Ты знаешь. Особистов твоих!.. Вот теперь взять нас... Ну скажи, за каким хреном нас посылали, а? Что мы могли разведать? Как?
- Боем. Огневые точки врага,- сказал я.
- Ты не прикидывайся дурачком,- сказал Васюков.- Пускай бы он своей задницей разведал эти точки, а потом доложил нам - кисло было или как?
Это он говорил о майоре Калаче, и я приказал ему прекратить болтать.
- Не подымай фост! - ответил Васюков.- Что, с самолета нельзя разведать, да?
- А если его нету? - спросил я.
- Куда ж он делся?
- А его и не было!
- Да мы ж с тобой всю жизнь летали выше и дальше всех! Ну? - фальцетом выкрикнул Васюков. Я вспомнил про свой землеройный марш на фронт, про убитую лошадь в сенях Маринкиной хаты, про Перемота, про свою рану и плен и с мстительной обидой к себе, будто я один да еще он, Васюков, виноваты во всем, сказал в солому: