– Меня? – Блондинка расправила плечи. – Ладой кличут. Лада Чарусова. Вот, считай, и познакомились. Держи краба, Марина Валерьяновна!
Она протянула через стол крепкую ладошку. Марина с чувством вцепилась в протянутую руку и тут же, невольно поморщившись, выпустила – рукопожатие у Лады оказалось стальным.
После второй Марине стало тепло, спокойно. Глядя на Ладу, она тоже положила себе на тарелку селедки, колбасы, с удовольствием поела и потом вновь посмотрела на хозяйку. Та, привалившись спиной к стене, курила, пуская в потолок аккуратные струйки дыма. Даже это нехитрое действие получалось у нее как-то грациозно, складно. Ладно.
«Как ей идет это имя! – думала Марина. – Бесстрашная, сильная, гибкая… Интересно, кто она? Речь и повадка грубоватая, мужская, но при этом изысканная, яркая внешность… Обстановка скромная, но экспортная водка на столе, дефициты, сигареты буржуйские…»
– Лада, я прямо не знаю, что бы я без вас…
– Завязывай, а? – расслабленно протянула Лада. – И с благодарностями своими, и с «вы» этим дурацким. Курить будешь?
– Я… Я вообще-то в учебном заведении работаю. Историю преподаю, – вдруг ляпнула Марина и выжидательно посмотрела на Ладу.
Та сладко потянулась, обозначив под ковбойкой высокую, тугую грудь.
– Значит, почти коллеги, – лениво заметила она. —
Я тоже в учебном заведении. Инструктором в спортшколе.
– По… по самбо? – замирая от любопытства, спросила Марина.
– Не-а. Альпинизм и горный туризм… Ну что, если еще кирнуть не тянет, может, по чаю и на боковую?
Марина ответить не успела – позвонили в дверь. Лада чертыхнулась, рывком поднялась с табуретки и вышла в прихожую.
– Здоров, товарищ прапорщик! – рявкнул в прихожей густой мужской баритон. – Гостей принимаешь?
– А еще громче орать не слабо? Серега, ты б хоть предупредил, блин!
– А че, не вовремя? Я-то думал – пятница, посидим вдвоем…
– Втроем… Да ты морду куриной попой не скручивай. Марина у меня.
– Что еще за Марина такая? – Вопрос прозвучал не без интереса.
– Пойдем познакомлю. Сапоги только разуй…
…Некоторые из этих песен Марина припоминала – в студенческие времена их пели у костра на картошке, на тех немногочисленных вечеринках, куда ее приглашали. Кое-что слышала потом на стареньком магнитофоне, который в качестве приданого притащил из родительского дома бывший ее Жолнерович. Другие песни были ей незнакомы – тревожные, с надрывным подтекстом, с не вполне понятными реалиями, географическими и военными. Горы, песок, кровь… Захмелевшая и завороженная, Марина слушала с каким-то неясным томлением, в глазах ее появился блеск.
Играл Серега Павлов бесхитростно, на трех аккордах, и не всегда попадал голосом в мелодию, но это не имело ровным счетом никакого значения. И дело было не только в опьянении, хотя Ладина бутылка давно уже опустела, да и в принесенной Серегой литровке оставалась едва ли половина. Было в этом не по годам взрослом мужике что-то необъяснимо притягательное и одновременно пугающее. Этот теплый, подсасывающий страшок вселяло в Марину не грубоватое открытое лицо с удлиненным подбородком, увенчанное жесткой щеткой африканских кудряшек, которые так хотелось погладить, а взгляд, иногда проступающий на этом лице, – какой-то колючий, безжалостный, волчий…
Лада тихо подпевала, но больше молчала, курила одну за другой, отвернув лицо к окну.
– В бой идут сегодня дембеля… – допел Серега, как-то странно всхрапнул и, решительно отставив гитару к стене, налил себе полстакана:
– Я сейчас, – чужим голосом произнесла Лада и вышла.
– Что это она? – недоуменно спросила Марина.
– Так, – коротко бросил Серега и замолчал.
Преодолевая робость, Марина задала давно одолевавший ее вопрос:
– А почему ты, когда вошел, ее «товарищ прапорщик» назвал?
– Она и есть прапорщик, – тихо ответил Серега. – Контрактница.
– А мне сказала, что тренером в спортшколе работает.
– Верно. Скоро год.
– А раньше?
– А раньше Афган, – помолчав, сказал Серега. – Команда «пятьсот». Слыхала про такую?
– Нет.
– И правильно. Про нас особенно не распространяются… А, хрен с ним, я-то подписки не давал… В общем, есть такие команды при разведотделах. «Пятьсот» называются, потому что пятьсот километров за линией фронта. Ну, это условно. В общем, в глубоких тылах противника.
– Что, и она?..
– Да. Меня-то к «горным тиграм» уже годком прикомандировали, сержантом. Ладка тогда уже не первый год там работала, я так понимаю, еще до Афгана. Никарагуа, Ангола. Где полыхнет – там и «тигры». Ну, скажу тебе, асы! Любого бугая голыми руками…
– Неужели и Лада?..
– А то? Думаешь, ее по горячим точкам загорать возили под пальмами? Ты вон удивлялась, как это она одна против троих сегодня поперла, а меня больше удивляет, что эти твари вообще живые ушли. Видела бы ты, что от того кишлака осталось, где Славку положили.
– Славку?
– Мужа. Майора Чарусова. Глупо – как все на войне. Шли на двух «бэтээрах» через поселение, якобы мирное. Так по первой машине из окошка фаустпатроном самодельным жахнули. В секунду полыхнуло. А Ладка все это из второй видела. Тут же трех уцелевших ореликов подняла – и показали класс… Была деревня – и нет ее. Командование, ети его, долго потом репу чесало – то ли к награде представлять, то ли под трибунал пускать. Сошлись на среднем, комиссовали на хер, от греха… А у бабы просто крыша съехала, еще бы, когда любимого на твоих глазах… Знаешь, а давай посмотрим…
Серега взял Марину за руку, стянул с табуретки, повел в комнату. Лада лежала на диване, заложив руки за голову и устремив взгляд в потолок.
– Лад, – с неожиданной робостью проговорил Серега. – Можно мы с Маришей альбом посмотрим? Ну, тот, где Славка?..
– Смотрите, коль охота, – безучастно отозвалась Лада. – А я пойду еще вмажу. Захотите – присоединяйтесь.
Она пружинисто поднялась и в дверях бросила через плечо:
– Хули ты, сержант, языком метешь, что помелом. Серега вздрогнул, и это не укрылось от внимания Марины.
– И что я там забыла, у дяди твоего? – с усмешкой спросила Лада.
Они сидели на той же чистенькой кухне спустя ровно неделю после столь бурного знакомства и пили кофе.
– Ой, давай сходим, а? Тебе интересно будет, уверяю. Ты такого еще не видела.
– Знаешь, Маринка, мало найдется такого, чего бы я не видела. – Лада вздохнула.
Марина набрала в легкие воздуха, намереваясь, видимо, сказать что-то для себя важное, но так и не решилась, повторила:
– Такого точно не видела. Считай, что со мной в музей сходила. Или в кино…
Лада прищурилась.
– Что-то ты больно активно просишь. Колись давай.
– Я… ну, в общем, дядя – человек пожилой, нездоро-вый. Мне там очень тяжело… Не знаю, как объяснить. Увидишь – сама все поймешь. А я обязана заходить туда каждый день…
– Что значит «обязана»?
Марина замялась, невпопад отхлебнула кофе, закашлялась. Лада выжидательно смотрела на нее.
– Да я… Кроме меня родственников нет. Нужно приходить, уколы делать, готовить, убирать… А по субботам еще и стол готовить, гостей обслуживать. Это у него журфикс называется. Коллекционеры приходят, продавцы, покупатели.
– Ну и пусть себе приходят. Ты-то при чем?
– Понимаешь, он… ну, со странностями, что ли. Еще когда тетя была жива… А теперь совсем того… Везде грабители мерещатся, убийцы. Даже врач из поликлиники, техники жэковские – только в моем присутствии. Приходится подгадывать, с работы отпрашиваться. А уж на журфиксы… Есть такой Панов, профессор искусствоведения, и еще Секретаренко, он произведениями искусства торгует. Дядя обоих знает лет тридцать. Так вот, они к нему людей приводят, больше он никому не доверяет… Только он и им не доверяет, поэтому эти журфиксы без меня не проводит. Я когда зимой в гриппе валялась, так дядя меня по телефону чуть не съел.
– М-да, светлая личность… Послала бы его на хер, и всех делов.
– Дядя все-таки…
– Ага. Единственный, старый, больной и богатый. – Поймав на себе косой, настороженный взгляд Марины, добавила: – Да не тушуйся, подруга, дело-то житейское. «Мой дядя самых честных правил» и далее по тексту. – Настороженный взгляд Марины сменился удивленным. Лада хмыкнула. – Я ведь два курса Воронежского университета закончила, пока романтика в жопе не заиграла… Еще бы прописал тебя дядюшка любезный, прежде чем ласты склеить, так цены бы старому не было.