— Вам нужно поспать, — произнес он автоматически.
Сон не поможет, он и сам это знает. Может, это нужно Эмме, но не мне. Они могут бросить весь свой отдел по раскрытию уголовных дел на мою маленькую катастрофу, и все равно не узнают ничего нового. Я старался не позволить своему воображению рисовать искалеченные тела.
Мне удалось с трудом кивнуть. Атмосфера становилась удушающей. Меня препровождали из комнаты в комнату внутри комиссариата (везде стоял устоявшийся запах сигарет) и проводили по темным неопрятным коридорам с приколотыми к стенам плакатами, которые кое-где оторвались от стены. Фасад, окрашенный в кремовый цвет, напоминал барак за железной оградой, а все вместе походило на тюрьму. Мне нужно было выбраться отсюда и подумать.
Я решил обратиться к прессе. Если и можно что-либо найти, то следует рассказать обо всем в местной прессе в надежде, что кто-то что-то знает.
Местной газетенкой была «Сюд журналь-экспресс» с офисом в Понтобане. Газета размещалась в бетонном здании недалеко от центра города, и когда Клеррар сказал, что со мной закончил, я направился прямо к этому зданию. В комиссариате меня спросили, возвращаюсь ли я прямиком назад в это ужасное место, в Шенон, и по-прежнему ли там Эмма и ее жандарм. Чего они хотели: от чего-то защитить нас или что-то скрыть? Может, меня подвезти? Я попросил их не беспокоиться. Не могу быть точно уверен, когда я наконец решил начать собственное расследование, но отчетливо помню, как нашел это здание, большой серый кусок бетона на боковой улице, и вошел в него через зеленые двери.
За стойкой сидела женщина, перед ней — два телефона, несколько стульев и журналы. За ней с обеих сторон по коридору виднелись кабинеты. На доске за женщиной, так же как и в витраже на улице, помещены фотографии с последними событиями: свадьбы и обеды, выставки и ярмарки, лошади, запряженные в плуги, соревнования пловцов и встречи ветеранов. Несколько фотографий новых зданий, отремонтированная железнодорожная станция, какой-то дом, стоящий в поле. Я посмотрел еще раз. Это место, наше место, этот ужасный дом около леса, где что-то случилось много лет назад.
Женщина поинтересовалась, что мне нужно, и я показал на фотографию, запинаясь на своем французском. Она покачала головой: это плохое место. Я постарался объяснить, что хотел посмотреть номер из подшивки тридцатисемилетней давности, но она не поняла. Мы стояли, озадаченно смотря друг на друга.
— Мне нужны газеты за пятьдесят третий год, — написал я на бумаге.
Она недоуменно нахмурилась.
— Старые газеты? — спросила она по-английски.
— Верно. Мне нужны старые газеты.
Она, должно быть, подумала, что я сумасшедший, но улыбнулась и показала на коридор. Я пошел по коридору и думал, как же, черт побери, будет по-французски «подшивка». По сути дела я искал иголку в стоге сена, какой-то ключ к этому сумасшедшему дому, где, как мне рассказал Ле Брев, случилось подобное, когда я бегал еще в коротких штанишках.
Я увидел дверь с вывеской «Архив» и негромко постучал, ощущая на себе взгляд женщины за стойкой у входа. Ответа не последовало, поэтому я взялся за ручку и вошел. В комнате было полно досье, потрепанных скоросшивателей, вываливающихся из-за стальных перегородок, расставленных за длинной стойкой, словно на каком-то складе запчастей. Из клетушки в глубине комнаты вышел пожилой человек. Он выглядел так, будто вырвался из долгого заточения. Голубая рубашка выбилась из брюк, а ему самому нужно было срочно побриться. Как только я увидел его, сразу понял, что затеял безнадежное дело. Я не мог сносно объясниться по-французски, а он вряд ли знал английский.
— Тысяча девятьсот пятьдесят три, — попытался объяснить я. — Шенон.
Он просто ухмыльнулся мне и покачал головой. Никакого общения не получится. Я понял, что это напрасная затея, и ушел бы с пустыми руками, но он, кажется, вдруг пожалел меня. Он открыл дверцу в стойке и прошел туда. Взяв меня под руку, вывел опять в коридор и провел через главную дверь. Вдруг я очутился в рабочей комнате с расставленными в беспорядке столами, почему-то пустыми в разгар рабочего дня. За одним из столов спиной ко мне стоял мужчина.
— Месье редактор, — позвал приведший меня человек, и когда тот обернулся, я увидел, что он разговаривает с женщиной, которая сидит за металлическим столом, заваленным разными бумагами.
Должно быть, у них возникла какая-то проблема, если редактор пришел сюда в такое время, но вот он здесь и здесь эта женщина, и оба недоумевают, что я здесь делаю.
Я заговорил по-английски, что заставило редактора (его звали Жиру) нахмуриться, пока он пытался уследить за моей мыслью, но тут вмешалась женщина: