— Первая партия, угощайтесь, гости дорогие! — провозгласила она, а мы поспешно освободили центр стола. — Хозяин заявил, что не вернется, пока не пожарит все! — добавила Светлана, плюхаясь на стул и залпом выпивая бокал томатного сока.
Мы к этому заявлению отнеслись на удивление философски. В самом деле, зачем нам хозяин, когда есть все, что душе угодно: салаты, вино, а теперь еще и дымящееся, с поджаристой корочкой мясо. А из недр холодильника при помощи ловких рук супругов Лавкиных появились запотевшие бутылки водки, которые они водрузили вокруг блюда с шашлыком, как стражей, охраняющих крепость.
Водку разлили по стаканам, и мы выпили, причем после первой рюмки я ощутила в голове тонкий звон, словно кто-то сдвинул хрустальные бокалы. Мародерский начал мне интенсивно подмигивать. Бандана сбилась с головы Астраханцевой, и ее каштановые вьющиеся волосы, оказавшись на свободе, обхватили плечи женщины. Гала Лавкина отчаянно строила глазки Герману Мародерскому, кокетливо прикрыв губки стаканом с апельсиновым соком. Саша, Лавкин-супруг, попеременно заигрывал то со мной, то с Анастасией. Меланхоличный Сидоренко откинулся на спинку стула и задумчиво жевал шашлык.
Светка курила, сидя у окна в привычной позе, задумчиво взирала на полянку, уставленную машинами.
Время текло неспешной рекой, стало темнеть, и мы включили свет. Попеременно покидали комнату, потом возвращались. Казалось, так и будет длиться вечно — мирное распитие алкогольных напитков, поедание сочного шашлыка с хрустящей корочкой, стрекот мелких дождевых капель по крыше. Вечно — или пока мы не решим разъехаться по домам.
Я завела с Германом Мародерским интеллектуальную беседу, стараясь не утонуть в его золотистых глазах и периодически напоминая себе, что он — мужчина Астраханцевой, которая мне глубоко симпатична. Поэтому приходилось с сожалением пресекать попытки обаятельного Германа водрузить руку мне на колено или на плечи.
Мне было хорошо — сыто, уютно, забавно, и я, честно говоря, мало что замечала вокруг. И совершенно игнорировала несчастного Сидоренко, который долго сидел за столом с обиженным видом и иногда посматривал на меня, воображая, что его взгляды убийственны. Я даже не заметила, когда он вышел. И вдруг Ванька влетел в комнату вместе с потоком влажно-холодного воздуха, резко распахнув дверь, ведущую на задний дворик.
— Там… там… кровь! — лепетал Сидоренко, планомерно белея от кончика носа выше и ниже. И на щеках четко проявилась россыпь веснушек, словно кто-то озорно брызнул краской из баллончика.
— Ванечка, так пить нельзя! — шутливо посетовала я, с неохотой отрывая взгляд от чувственных губ Германа.
— Бэлый, бэлый, савсэм гарачий! — мастерски скопировал фразу из гайдаевской комедии Мародерский, и глаза его вновь полыхнули янтарным огнем.
— Ему больше не наливать! — в один голос воскликнули Лавкины.
И тут я удосужилась опустить глаза на некрашеный пол. Буроватые пятна на нем сказали все значительно яснее, чем слова Ваньки. Разбавленные дождем, они стекали с ботинок Сидоренко. И руки его тоже были заляпаны красным, будто Ванька по недомыслию окунул руки в кетчуп. Или в кровь…
— Сядь, выпей, — приказала я, вскочив и чуть не силой усадив приятеля на стул. Налила ему полстакана водки, не дожидаясь помощи мужского пола. Сунула в руку маринованный огурец. Сидоренко покорно выпил, отдышался, хрустнул огурчиком. На меня все смотрели как-то странно. Будто на сумасшедшую.
— Теперь рассказывай, что ты увидел, — властно потребовала я.
— Так, не наливать уже двоим, — пьяно хихикнула Гала. — Что-то у нас массовое сумасшествие.
— Вроде бы и закуски много, — поддержал «прекрасную половину» Сашка, заговорщицки глядя на меня, словно одолжил мне пару сотен баксов и теперь намекает на их возвращение древним, истинно женским способом.
— Нет, подождите, — взмахнула узкой холеной рукой Анастасия и коснулась пальцами моего локтя. — В самом деле, что случилось?
Ее слова подействовали на гостей не хуже холодного душа, и все в ожидании уставились на Сидоренко. Тот похлопал голубыми глазами, потихоньку принимая нормальную окраску, провел рукой по волосам, закурил и сбросил столбик пепла в освободившуюся салатницу с остатками майонеза и перышками лука на стенках. После чего заговорил, вспомнив о том, что он ученый и к жизни должен относиться соответственно:
— Случилось что-то страшное. На заднем дворе лежит Пират… вокруг него лужа крови. И… короче, Андрея нигде нет. А рядом топор весь в крови. Шашлыки уже в угли превратились. Вот и все.
Да, действительно, вот и все. И если это не бредовая фантазия одурманенного алкоголем Ваньки, то вечеринка принимает чересчур зловещий оборот. В духе так почитаемого современностью Стивена Кинга.
— Сегодня первое апреля? — как-то жалобно и тускло обратилась к собравшимся Галина. Даже волосы ее неожиданно потускнели.
— Таким шуткам не время и не место! — рявкнул Мародерский, в янтарных глазах которого отразилось ужасное предположение. А я поднялась, стремясь помешать разрастанию всеобщего маразма, и вышла на задний двор.
Собака и впрямь лежала в луже крови. И при взгляде на нее становилось плохо, а шашлыку явно захотелось выпрыгнуть из желудка. Но я достаточно насмотрелась подобных зрелищ за время работы частным детективом и теперь сумела удержать себя в руках, а шашлык в желудке. На это, правда, потребовалось немалое усилие воли. Я сразу же протрезвела, звон в голове, как и дурман от общества Мародерского, разом улетучились. Топор в кровавой лужице выглядел… не сказать чтобы страшно, скорее, как-то странно. Бедняга Пират лежал рядом, уже окостеневший. Его недавно подвижное тело замерло навечно, приняв до странности угодливую позу, словно несчастное животное о чем-то молило повергшую его руку.
Тут же во мне включился профессионализм, выработавшийся за годы работы. Так, если снаружи никто пройти не мог, значит, убийца среди нас. Поручиться я могу только за двоих — за себя и Сидоренко. Ванька не способен на убийство, его тошнит от одного вида или запаха крови. Ну а я занимаюсь расследованиями и к киллерскому ремеслу равнодушна. Потому что если кого-то убью, придется расследовать собственное преступление и наказывать саму себя.
Да-а, замечательно вечер закончился. Шашлыки, водочка труп и… Стоп, труп собаки здесь есть, это ладно. Но где же тело Перцевого? Или он сам, если жив?
— Не подходить! — боковым зрением уловив шаги, рявкнула я, и Мародерский испуганно отпрыгнул в сторону. — Звоните в милицию, это в любом случае странное дело, — заявила я, приняв на себя командование ситуацией. И пробежалась взглядом по лицам компании, тоже вышедшей из домика. Такие разные лица. Растерянное — у Сидоренко, напряженные — у Могилевского и Лавкина, напуганное — у Галы. Только Астраханцева была невозмутима, подобно статуе. Светка явно еще не сообразила, как реагировать и что думать, но в озорных ее глазах уже скапливались слезинки. И я — командующий этой странной армией, единственный трезвомыслящий и знающий, что делать, человек.
Герман среагировал первым. Выудив из кармана мобильник, он настучал номер и отрапортовал напряженным, звенящим голосом:
— Произошло убийство. Исчез человек. Адрес…
Я удовлетворенно кивнула и заявила:
— В доме ничего не трогать. Идемте в комнату, пусть милиция разбирается.
Все последовали моему совету, прозвучавшему в форме приказа. Только Анастасия Астраханцева, задержавшись, поинтересовалась приглушенным голосом:
— Откуда такая уверенность в себе и способность справиться с ситуацией?
Ну надо же, а она сохраняет хладнокровие! Впрочем, я ведь тоже его сохраняю, так что это еще не повод подозревать ее. Хотя… Неужели я начала кого-то подозревать? Включился рефлекс — расследовать преступление, особенно когда оно произошло у тебя под самым носом.
Я пожала плечами, оставив вопрос без ответа.
— Мы найдем Андрея в живых? — спросила Астраханцева.