Фидус замер, глядя на последнюю полку, заполненную примерно на три четверти. И на последний дневник, изданный наиболее роскошно, по специальному заказу. Не из кожи самых преданных адептов, как бывало, но тоже весьма достойно и богато. Красно-черный томик словно завершал и венчал собой долгую череду памятных записей. И притом казался самым забытым, брошенным в тонком слое неистребимой библиотечной пыли.
Криптман неверной рукой взял дневник и понес к читальному столику, который больше походил на пюпитр. Томик оттягивал руку, словно был сделан из грубого картона с жесткими волокнами вторсырья. Фидус опустился в твердое кресло и снова замер, будто не решаясь прочесть записи Криптмана-старшего. Казалось, само время остановилось в ожидании, минуты умирали, едва рождаясь, одна за другой. И наконец, с едва слышным шелестом книга открылась.
«В давние годы я начал вести дневник, более по традиции, нежели ради практической надобности, а также ради утоления собственного тщеславия. Мне думалось, что придет час, когда не станет инквизитора Криптмана, но летопись его жизни останется в веках, сохранив память обо мне иным способом, нежели архивы Ордо Херетикус, что скрывают все и ничего не выпускают наружу. Это, безусловно, грех, однако, думается, простительный. Ведь тогда казалось, что записей останется не так уж много, ибо перед людьми, Богом и собственной совестью я открыто говорю, что всегда смотрел в лицо угрозе, сколь бы тяжкий удел ни ждал меня.
Однако все сложилось по-иному ...
Я прожил долго, намного, намного дольше, чем рассчитывал в самых смелых мечтах. Жизнь моя завершается в почете, уважении, признании коллег и соратников. И каждый шаг этого пути отмечен в летописи, что началась с одной тощей тетради, а теперь занимает не один шкаф моей обширной библиотеки. Ныне я гляжу на обширное собрание томов, где строго и беспристрастно запечатлены взлеты и падения, успехи и неудачи. Но признаюсь, что чувствую ... лишь печаль. Ибо вскоре я покину этот мир, что осенен благодатью Императора, мир, к удержанию коего я также был приобщен, чем горжусь, не скрывая того. Однако не смерть пугает меня и вселяет робость. Не смерть, но явственное понимание, что главное сражение я проиграл. И знание об этом вопиет со страниц моих воспоминаний, моего беспристрастного дневника.
Да, я ухожу побежденным. Но в грусти сокрыт утешительный росток, имя которому - надежда. Надежда на то, что придет час, когда мои изыскания вспомнят, извлекут и воспользуются ими для познания Великого Врага. Быть может самого страшного из всех, с коими встречалось и еще встретится человечество в победном шествии по галактике.
Последний том моей летописи - не дневник, не кропотливая ежедневная фиксация событий. Это совокупная история, экстракт моих поисков, той борьбы, которую довелось вести десятилетиями и - увы - в одиночестве, чувствуя скептические улыбки за спиной и слыша доброжелательные насмешки неверящих коллег.
Если вы читаете это, значит, моя надежда была не напрасна. Крупицы знаний, что я подбирал, будто хлебные крошки в лесу, полном тайн и опасностей, зловещие факты, что кропотливо собрал и классифицировал - все пригодится вам, кем бы вы ни были, открывшие эту книгу.
Если вы мои коллеги из Инквизиции, то помяните меня добрым словом и поблагодарите за безответный, неблагодарный труд, который принес мне при жизни лишь саркастические насмешки. Я не считаю себя достойным воссесть близ Императора в посмертии, моя душа растворится в небытие, так что ваше поминовение меня не достигнет. Но доброе слово нужно не мертвым, в нем нуждаются живые, и тем вы сотворите благо не мне, но себе.
Если же эти страницы листает мой сын, то я воздержусь от напутствий и комментариев, ибо все, чему надлежало быть сказанным - уже сказано.
Переверните же страницу и узнайте, что много лет назад, в ходе операции на Ста ... »
Дальше запись обрывалась, хвостик «а» вместо того, чтобы загнуться крючком, опускался вниз, истончаясь. Эта буква стала последней, которую написал Фидус Криптман Старший. И последним, что он сделал в жизни.
Сын перевернул страницу, открывая вложенный отдельно большой черно-белый рисунок на полный разворот. Долго смотрел на него, затем достал из кармана другой рисунок, положил рядом и снова замер, вглядываясь.