И сейчас мачеха смотрела на меня со смешинками в глазах, зная, какую бурю во мне устроила. Ненавижу её!
— Ну и замечательно! — психанула я, вспрыгивая с места и выкидывая эту несчастную булку в мусорку. — Замечательно!
Сжав руки в кулаки и поджав челюсти, я вылетела пулей из кухни. Голос мачехи летел мне в спину:
— В студию сегодня в семь!
— Пошёл этот Миша нахрен! — не выдержала я.
Но теперь я просто не могла не вернуться. Во мне зрела такая же ярость, как когда я не могла понять тему по физике или математике — тогда я комкала листы, швырялась тетрадками в стену, но, сцепив зубы, продолжала грызть этот кактус.
Также я теперь с утра до ночи возилась с этой статьёй. Я специально выбрала самую сложную для меня тему — из ядерного раздела, и теперь страдала от своей глупости. Дедушка говорил, что только вызовы делают нас сильнее и рождают открытия. Статья должна была содержать много расчётов и химических формул, и каждый раз, как назло, я допускала миллион ошибок, мизерных, глупых (да и как их было не допустить, когда я исписывала миллион листов, которые валялись в хаосе, терялись, рвались с моими бешеными рыками), заливала листы слезами, начинала всё заново и мне стало сниться, что я сплю, и я, кажется, совсем перестала различать сон и реальность.
Порой я испуганно смотрела в стену, вспоминая его слова и испытывающий взгляд. И выпадала из реальности, начиная страдать лихорадкой и мечтая только спрятаться.
Мысль, что я могла быть в него влюблённой, — не вмещалась в мой мозг, он сразу же отвергал её, как антитела боролись с вирусом. Я действительно не верила в это, и то, что он это озвучил, как будто… окунуло меня в ушат грязи. Я несчастно смотрела на свои пальцы, ставшие тонкими, как соломинки, хотела больше никогда не видеть его, потому что это отвратительно, отвратительно, неправильно.
А потом снова злобно хваталась за учебник — потому что нет, я её напишу, сделаю это лучше всех, он меня не сломит, не отберёт у меня это. Мудак. Мудакмудакмудак.
Я не умела балансировать на канате, по которому меня нёс ветер. Мой страх был со знаком минус — это были отрицание и гнев. Мысль о собственной хрупкости пугала меня.
Во дворе меня встретил мой личный водитель — дядь Гена. Он возил меня с тех пор, как я научилась ходить, а до того — катал на спине. Я дёргала его за волосы, и он всегда мне говорил со смехом, что это я сделала ему проплешины. Он был такой худой в этом своём костюмчике-тройке, который висел на костлявом дядь Гене, как на вешалке. Но тогда мы не знали, что его медленно сжирает рак, и смеялись над ним.
У него была такая добрая, мальчишеская улыбка, что я даже подумать не могла, что он тоже может умереть, как все. Ему было шестьдесят лет, но мне казалось, что он проживёт ещё столько же.
Это была детская уверенность — пока я хочу, никто не умрёт.
— Ира сказала, что ты, ЮльВалерьевна, стала раньше в школу ездить. С женихом встречаешься, пока все спят? — Гена лукаво прищурил васильковый глаз и выбросил сигарету. Он их курил каждые минут пятнадцать, кажется, и смех его всегда переходил в надрывный кашель.
— Что ты со своими женихами! У меня что, других дел не может быть? — грубо вскричала я, будучи на нервах после завтрака. Гена поднял руки вверх, не переставая улыбаться.
— Маленькая госпожа, не злитесь. Садитесь на трон.
Он раздражал меня, потому что никогда на меня не злился и не кричал, как другие. Я бесилась с того, что меня пасли, как маленькую козочку.
И даже подумать не могла, как буду скучать по этому — до рези в глазах.
— Буду злиться, — пробурчала я, а потом вспомнила насмешку Александра Ильича и нахмурилась. — Я сама дойду.
Гена в притворном ужасе схватился за сердце.
— Это что, Гену пора увольнять? Гена больше не нужен Юль-Валерьевне?
Я фыркнула, всё-таки садясь в машину и громко хлопая дверью. Там звучал привычный мне с детства шансон и пахло крепкими дешёвыми сигаретами. Я незаметно украла пару штучек из пачки «Космос» для себя и Веры, потому что у нас закончились Мальборо.
Он всё это видел, конечно же. Но никогда меня не сдавал.
Я угрюмо пялилась в окно под Виктора Круга.
— Залезь в бардак, Юль-Валерьевна, — весело сказал Гена и подмигнул. Я всё ещё пыталась делать вид, что я взрослая и устрашающая, но губы накрыла непрошеная улыбка. В детстве он прятал для меня там подарочки. Я достала огромный кекс в целлофановом пакетике и широко улыбнулась водителю. Я обожала эти кексы — их пекла его жена, которая любила подкармливать меня через дядь Гену. — На голодный желудок всегда хочется прирезать кого-нибудь, понимаю. Да и худая ты больно стала, Юль. Ирка тебя совсем замучила с папашей?