Мы беспрепятственно вошли в больничное здание и пошагали в нужную палату. Никто даже не пытался нас остановить и потребовать вернуться в часы посещений, или заставить надеть, положенные в таких случаях, халаты.
«Здесь гипноз поработал», — смекнул я, еле поспевая за дядькой.
Беда наша лежала на койке, и от её забинтованной головы было видно только глаза и губы. Обе ноги у Насти были в гипсе, руки в бинтах, а все соседки по палате лежали по стойке смирно и демонстрировали нездоровую дрёму.
«Палата, как палата, — подумал я, когда осмотрелся по сторонам. — Окна, койки на пружинах, непонятные конструкции над ними, и тётки, впавшие в беспамятство. Чему тут удивляться?»
— Здравствуй, Настюха, — поздоровался Угодник с бедой. — Вот я и нашёл тебя. Ишь, куда спряталась. Мы с Сашкой устали тебя искать по всему Армавиру. Ещё и в бинтики вырядилась.
Дядька непринуждённо болтал, а сам разбинтовывал Настину голову.
— Здравствуйте, — прошептала наша беда. — Вы, мальчики, кто?
— Видать крепко ушиблась, если родного брата не узнаёшь. Ещё что навыдумывала? Рассказывай, не стесняйся. Пусть и Сашка послушает, — врал напропалую Угодник и продолжал своё дело.
Я стоял возле Настиной кровати и внимательно следил за руками Угодника. Разбитое лицо молодой женщины не было безобразным или уродливым, а все появлявшиеся из-под бинтов ранки, синяки и ссадины складывались в благородный рисунок непонятного для меня значения.
Светлый и печальный, но не безнадёжный, всё ещё не потерявший искру жизни, узор на челе молодой вдовы навёл меня на невесёлую мысль. Я дёрнулся от такой мысли и начал искать в палате следы Доброй тётеньки.
На подоконнике увидел засохший букетик роз, и всё понял. «В палате увядших цветов быть не может, — рассудил я резонно. — Их, если не нянечки, то уж сердобольные родственники, наверняка бы выкинули. Значит, это Её знак. Значит, Добрая уже здесь отметилась. Значит, времени остаётся всё меньше».
— Давай воду, — сказал мне Николай.
Я протянул флягу со стихийной водой и снова посмотрел на Настю. Её бледное лицо никакой муки не выражало, а, совсем наоборот, была в нём какая-то шальная радость от всего с ней приключившегося, лишь несколько морщинок, пронизывавших ранки на лице, подтверждали, что она чем-то обеспокоена.
— Пей, — «попросил» Угодник и протянул ей наполненный гранёный стакан.
Настя выпила, как по команде, и откинулась на больничную подушку. Глаза её заволокло набежавшей тенью, она несколько раз дёрнулась всем телом и задремала.
— Сейчас всё пройдёт, и мы поговорим, — со знанием дела сказал главный ортопед-травматолог Николай.
Пока мы ждали пробуждения Насти, в палату зашла медсестра, обошла всех пациенток и удалилась, никак не прореагировав на новоиспечённых врачей или охамевших родственников. После её ухода я выдохнул с облегчением, а Угодник обернулся ко мне и спросил:
— Ты точно со мной? Или уже передумал?
— С тобой. Может, я ещё хочу на Давидовиче покататься? Так что, тут побуду. За вами присмотрю, — сказал я нечто совсем уж нелепое, но Угодник кивнул в ответ.
Настя глубоко вздохнула и открыла глаза, погрустневшие за время недолгого забытья.
— Вот и Настюха. Голова, два уха. Помнишь, как тебя в детстве дразнили? Ну что, полегчало? — продолжил Угодник лечение.
— Вы мой брат… — начала гадать Настя, пытаясь вспомнить что-то такое, что ещё не успела забыть.
— Ладно тебе, Настюха. Колька с Сашкой в гости пришли, а она тут болящей прикинулась. Завтра же на выписку. Завтра же! Симулянтка ты наша. Рассказывай, как оконную раму головой вынесла, — в шутку велел дядька.
Настя всхлипнула, потом нащупала платочек и поднесла его к глазам.
— Показалось мне. Не думала я. Дура, — залилась она слезами, а у меня начало щемить где-то в районе только что выздоровевших рёбер.
— Нюни на потом, — скомандовал забытый брат, и бесцеремонно придвинулся ближе к лицу симулянтки. — Слушаю всё с самого начала. Начинай с того, где и на каком этаже живёшь. Улицу, номер дома, и всё остальное. Кто у тебя, сын или дочка? Зачем к нам пожаловала? Не стесняйся. Прочувствуй всё с самого начала. Будет легче, поверь.
— Кто ты? Ты не мой брат, — опешила Настя, но испуга, ни в голосе, ни на лице не выказала.