— Убери руки!
— Проваливай! — меня вытолкнули во двор через боковую дверь, и я, словно мячик, отлетела от противоположной стены. Но уже в следующую секунду я вновь забарабанила в дверь кулаками и закричала:
— Вы тянули из меня деньги столько лет, вы, грязные свиньи! Что вы из себя строите!
Не знаю, сколько я орала у двери, потом вдруг чья-то тяжелая рука легла на мое плечо и развернула меня. Я оказалась лицом к лицу с полицейским, но уже пребывала в том состоянии, когда вам неведом страх. Не помню, что он сказал, но он мне не нравился. Я ругалась и пыталась сбить его с ног. Дальше все было как в тумане. Появились две женщины-полицейские, и одна из них предупредила:
— Если ты не перестанешь орать, я окачу тебя ведром воды.
Это я помню совершенно отчетливо. И еще то, что я кричала в ответ:
— Только попробуй, ты, синеблузая Бетти!
Помню, я говорила себе, что надо успокоиться, но крик словно засел у меня в голове, и контролировать его я не могла. Что было дальше, до того момента, как я заснула, сказать не могу. Знаю лишь, что я продолжала ненавидеть этого торгаша Аркрайта.
Когда я проснулась, ощущение было такое, словно я умерла и нахожусь в аду. Страшная головная боль не давала мне закрыть глаза, а вот запах заставил предположить, что я нахожусь в преисподней. На запах мочи у меня была аллергия — до такой степени, что меня начинало тошнить, поэтому комбинация из боли, вони и помутнения рассудка внушила мне, что я скончалась и получила по заслугам. В детстве я верила, что наказание за грехи после смерти приходит в виде как раз того, что ты ненавидел в жизни, и с тех пор мои взгляды не особо изменились. А потом я открыла глаза. До самой смерти не смогу забыть этого момента. Мною овладело чувство стыда. Да, я знала, что это такое — стыд, от которого начинала зудеть плоть, но сейчас было что-то другое, более глубокое и обжигающее.
Я обвела взглядом каменные стены; в верхней части одной из них имелось маленькое зарешеченное окно. Я опустила свои усталые, наполненные сном глаза и увидела в углу некую деревянную конструкцию. Параша. Рядом скамья и выдраенный щеткой деревянный стол. Я взглянула на свою койку — ни «головы», ни «ног», какое-то возвышение с матрасом. Я поднялась и села на краю.
— О Боже! — сорвался с моих губ проникнутый агонией стон.
О Боже, что я натворила? Я посмотрела на грубую деревянную дверь с темной решеткой и почувствовала, как меня начинает охватывать паника, паника человека, оказавшегося в замкнутом пространстве. Я бросилась к двери, но не стала барабанить; прижавшись к ней лицом и телом, я услышала шаги в коридоре. Я уставилась на решетку, в ней открылось маленькое окошечко, и появилось женское лицо. Женщина, похоже, была удивлена, обнаружив, что я смотрю на нее. Она не сказала ни слова, но я услышала, как в замочной скважине повернулся ключ, и отошла на шаг. Я тяжело дышала и вынуждена была предпринять усилие над собой, чтобы не рвануть с места и не броситься мимо нее прочь.
Но ее голос успокоил меня. Очень спокойно и таким тоном, словно она зашла в мою комнату в нашем доме, женщина поинтересовалась:
— Вам лучше?
Я не могла говорить.
— Садитесь, — она указала на койку. — Я принесу вам чашку чая. Наверняка у вас болит голова.
Я не села, а, отодвинувшись от нее на некоторое расстояние, умоляюще проговорила:
— Пожалуйста, позвольте мне уйти.
Ее ладонь Легла на мою руку.
— Ваше дело будет рассмотрено сегодня утром — первым. Сегодня их немного. А потом сразу же пойдете домой.
— Но… но… — я хотела было сказать: «У меня маленький ребенок», но потом передумала. — Мои дочь и отец — они будут беспокоиться.
— Они знают, — она успокаивающе похлопала меня по руке. Женщина была такого же возраста, как и я, но ее похлопывание напомнило мне мать. Это было уж слишком. Я больше не владела собой и беспомощно разрыдалась. Она села на кровать рядом со мной. — Знаете, вы еще слишком молодая, чтобы вести такой образ жизни.
Она убрала спутанную прядь волос с моего лба, и этот добрый жест вызвал у меня еще больший поток слез.
— Я помню вас еще девочкой. О, совсем маленьким ребенком. Вы учились в школе Святого Стефана, правда?
Помню, я завидовала вашей внешности — у вас были такие замечательные волосы. Да и сейчас они остались такими же.
О Боже, пусть бы она лучше замолчала или накричала на меня, обругала. Я подняла глаза и спросила:
— Что… что они со мной сделают?
— Ничего. Обойдется предупреждением и штрафом. Это ваше первое правонарушение, да?
Как ужасно это звучит — первое правонарушение. О Боже милостивый на небесах, что я такого сделала? ЧТО Я ТАКОГО СДЕЛАЛА? Я никогда больше не смогу посмотреть в глаза ни отцу, ни Констанции, ни Сэму… А Дон Даулинг? При мысли о нем у меня все начало переворачиваться внутри.