— У меня не так много времени, чтобы мечтать.
— Расскажи мне о себе.
И мне было очень легко выполнить его просьбу, но я говорила не о себе — говорить тут было нечего, а о матери, отце и нашем Ронни. Я не упомянула о Даулингах. Когда я умолкла, он никак не комментировал мой рассказ и вообще мало говорил о себе — сказал лишь, что остановился у друзей в Брамптон-Хилле и только что окончил Оксфорд.
А потом наступили длинные сумерки, и туман окутал нас, когда мы двинулись в обратный путь. Я не помню, о чем мы говорили, но когда мы достигли участка берега напротив наших домов, он поймал меня за руку и сказал уже совсем другим тоном, серьезно и настойчиво:
— Побудь еще, Кристина.
Мы стояли очень близко и видели в глазах друг друга трепетные огоньки. Я сбивчиво пробормотала:
— Я… я не могу. Мне надо идти, меня будут ждать дома. Брат может пойти искать меня.
Его пальцы еще крепче сжали мою руку.
— Когда я снова увижу тебя?
— Завтра, — прошептала я. — Я могу прийти к шести.
— Завтра я занят, по крайней мере большую часть вечера, — и, сжав мою руку еще сильнее, добавил — Но я постараюсь прийти. Если не появлюсь до семи, не жди. Зато в воскресенье вечером я приду где-то около шести. Договорились?
Некоторое время мы стояли неподвижно, не отрывая друг от друга глаз. Потом его взгляд опустился к моим губам, и я почувствовала, как жаркая волна прокатилась по моему телу.
— Я… я должна идти.
— Спокойной ночи, Кристина.
Я попятилась, но он продолжал крепко сжимать мою руку.
— Спокойной ночи, Мартин, — прошептала я. Потом с некоторым усилием высвободилась и, позабыв о том, что мне следует вести себя спокойно, побежала по склону холма. Мне хотелось обхватить себя руками и подпрыгнуть — чувство того старого, исступленного восторга было сильным как никогда, и я с большим трудом подавила его.
На углу я столкнулась с Сэмом, и что-то в его глазах заставило меня остановиться.
— Что такое, Сэм? — спросила я, буквально излучая свое счастье на него.
Он опустил голову и некоторое время водил большим пальцем ноги по грязной мостовой. Потом проговорил:
— Кто этот парень?
Сердце екнуло в моей груди, и на какой-то миг, вспоминая о Ронни, Доне и Теде Фарреле, я испытала чувство страха.
Наклонившись к нему, я умоляющим тоном попросила:
— Сэм, не говори ничего, хорошо, никому не говори о том, что видел меня с кем-то на реке.
Он посмотрел мне в глаза.
— Нет, Кристина, я ничего не скажу.
— Обещаешь?
— Да, конечно, обещаю.
Я слегка коснулась его волос, а потом зашагала по улице. А в дом вошла, напевая не «Я крашу облака лучами солнца», а… «О, завтра, завтра, завтра! О! Мартин, Мартин, Мартин!».
В субботу выдался жаркий день. К полудню духота стала почти невыносимой. Люди говорили, что такого еще не бывало — словно жара была некой заразной болезнью.
Я готовила салат, когда в подсобку вошел Дон. Он был изысканно одет. Тихим, ровным и вежливым голосом он спросил:
— Прокатишься со мной вечером в Уитли-Бей?
— Спасибо, Дон, — тоже очень вежливо ответила я, — но я не могу оставить мать.
Его лицо потемнело самую малость.
— Что, даже на час? Я спрошу у нее.
— Нет, — я положила руку на рукав его пиджака и спокойно, но твердо проговорила — Не стоит, я все равно никуда не поеду.
За какое-то мгновение его поведение изменилось. Он смотрел на меня, сжимая зубы, и я отчетливо услышала их скрежет. Потом он прорычал:
— Значит, по-хорошему ты не хочешь, да? Ты всегда толкаешь меня на грубость, верно? Похоже, тебе это нравится.
— Не говори глупостей.
— Так я глупый?
— Да, конечно, глупый. Не знаю, что ты имеешь в виду… какую такую грубость.
— Не знаешь, да? Ты такая наивная. Ну что ж, когда-нибудь узнаешь, обещаю тебе.
Он с грохотом захлопнул дверь, но на этот раз его угрозы не привели меня в состояние страха и трепета.
В этот день никто не мог повлиять на мое настроение — ни Дон Даулинг, ни Ронни… и никто другой во всем мире. Я наклонилась и перевернула Стинкера, который лежал возле чана для стирки, на спину, у нас с ним был секрет, прошлой ночью я потихоньку пронесла его к себе, после того как мать легла спать. Я не осмеливалась додумать до конца свои желания, но где-то глубоко внутри я ощущала потребность ласкать кого-то.
Стинкер лежал в состоянии тихого экстаза, пока я чесала его живот. В кухню вошла мать.
— Разбалуешь ты эту псину. Станет такой же сумасбродной, как ты сама, — и глазом не успеешь моргнуть, — смеясь, заметила она. Потом уже серьезным тоном спросила — Что он хотел?