— Нет, не смей, не здесь!
Дон сделал глубокий вдох и воскликнул:
— Ладно, ладно. Пусть будет по-твоему. Не здесь так не здесь, но я все равно отплачу ему — так или иначе, я ему устрою. Завтра же он не сможет поднять от стыда голову в нашем городе. У Стива Мортона глотка что надо, а я позабочусь о том, чтобы он не молчал. Вот что, трусливая сволочь, я тебе сделаю.
Он развернулся и вышел. Услышав звук закрывшейся двери, я посмотрела на Сэма. Тот выглядел так, словно был готов вот-вот упасть в обморок. Он опустился на диван и закрыл лицо руками.
Я поставила Констанцию на пол, подошла к нему и обняла за плечи.
— В чем дело, Сэм? Тебе чего-нибудь принести? Не беспокойся, ни я, ни кто другой не поверит ни одному его слову. Ты правильно сказал: он сошел с ума.
Я действительно не поверила Дону. То, в чем он обвинял брата, было бы величайшим преступлением, какое только может совершить один шахтер по отношению к другому. Даже самый плохой — и тот не бросил бы напарника на произвол судьбы. В критический момент разум человека может быть поражен шоком и не исключено возникновение на какое-то время паники, но из рассказов отца и других горняков я знала, что ни один из них не оставит своего собрата в беде — под землей люди заботятся о пострадавших не меньше, чем это сделала бы родная мать.
Сэм в отчаянии раскачивал головой, и я повторила:
— Не беспокойся, никто и не поверит ни ему, ни Стиву Мортону. Тебе только надо рассказать, как было на самом деле.
Сэм медленно поднял голову и, уставившись перед собой, тихо произнес:
— Да, больше мне ничего не остается. И я буду делать это — буду постоянно. Я знаю, что это всего лишь мое слово против их слова и что члены шахтерского клуба проведут частное расследование, но я буду придерживаться своей версии: я растерялся и не понимал, что делаю, — потом он повернулся и, глядя мне в глаза, ровным голосом произнес — Я знаю, что я делаю, Кристина. Я специально закрыл вентиляционный люк.
Моя рука непроизвольно поднялась с его плеча. Он почувствовал это, и я вновь положила ее, прижав еще крепче, чем прежде.
— Я хотел, чтобы он умер. Я уже много лет желаю, чтобы он умер.
— Да ты что, Сэм!
Он пристально, широко раскрытыми глазами смотрел на меня, его голос упал до шепота:
— С ним что-то не в порядке, Кристина. Ему лучше не жить. Он плохой, злой… я боюсь. Не за себя, а… — он не докончил, но выражение его глаз говорило мне, кого он имеет в виду.
— О, Сэм! — смогла лишь вымолвить я.
— Ему следует обратиться к доктору — одному из этих психиатров. Надо было сделать это много лет назад. Ошибка нашей матери… О нет, не совсем, — Сэм покачал головой так, словно устал от ее тяжести. — Я должен сказать тебе это сейчас, Кристина. Держал все в себе много лет, но теперь, поскольку ты знаешь, что я пытался сделать, я уж лучше расскажу, — он отвел глаза, и его взгляд остановился на моей руке, лежавшей на его плече. Потом очень тихо произнес — Стинкер… это Дон утопил Стинкера в том мешке.
В желудке у меня что-то перевернулось, а подбородок опустился на грудь. Я ждала.
— Кролик тогда в лесу — тоже его рук дело. И еще многое, о чем ты не знаешь, о птицах и тому подобном. А когда в первый раз пропал Стинкер — это он спрятал его. Знаешь, почему я боюсь темноты? — все так же тихо спросил он.
Я не могла говорить.
— Когда мать уходила, он засовывал меня в низ буфета и через дырки для воздуха тыкал в меня палками. Знаешь, откуда у меня эта отметина? — он похлопал себя по щеке, на которой осталось крупное светлое пятно.
Я все еще была не в состоянии произнести ни слова, и Сэм продолжал:
— Это от стального вертела, который он сунул через дырку. Мне было тогда года четыре. У него была и еще одна милая шутка. После стирки мать выливала из бака воду, но бак все еще оставался горячим. Дон усаживал меня туда и закрывал крышкой. Однажды отец застал его за этим занятием и выпорол. И они с матерью поругались. Мать сказала, что Дон просто «играет». После таких игр ожоги на моих руках и ногах не проходили неделями. Говорю тебе, Кристина, он ненормальный.
— Но, Сэм, — начала я. Мое дыхание было затрудненным, словно я только что взбежала на холм. — Но, Сэм, если бы он умер, это было бы на твоей совести всю оставшуюся жизнь.
— Да, я понимаю. Когда я узнал, что ему удалось все-таки выбраться из шахты, я почувствовал такое облегчение, что пошел в церковь, — он опять уставился в пол. — Там был отец Эллис, и я признался ему на исповеди. Он ничего не мог сказать, и я знаю, что и ты тоже никогда не проговоришься, а в разговоре с любым другим я буду все отрицать.