Без пяти минут семь я стояла на коврике спиной к огню и жалела, что не курю, не пью и не могу успокоить свои нервы каким-то другим способом. В семь часов в нашу дверь так никто и не постучал, но я услышала доносящийся из-за стены кашель Дона Даулинга и непроизвольно передернула плечами. Не собирается ли он зайти? Нет — теперь я довольно неплохо знала его привычки. Скоро он должен был отправиться в тот дом в Богз-Энде.
В половине восьмого болела каждая клеточка моего тела. За ту вечность, что прошла с семи часов, я так и не сдвинулась с коврика. Теперь я чувствовала, что в любую минуту могу лишиться чувств. Потом раздался стук в дверь, и я пошла открывать.
— Привет.
— Привет, — ответила я.
Мы стояли в гостиной, я заметила, что он посмотрел на латунную кровать, потом его взгляд пробежал по мебели, заполнявшей комнату. Мартин держал шапку в руках; кажется, он чувствовал себя не в своей тарелке.
— Может… может, снимешь пальто?
Он медленно снял пальто, подал мне, и я положила его на кровать.
Мы прошли на кухню, где было светлее.
— Извини, я опоздал, — проговорил он. — Думал, вообще не смогу вырваться.
— Садись, — сказала я. Он сел за стол. — Хочешь чаю?
— Нет, спасибо, — ответил он, коротко засмеявшись. Я тоже села. Нас разделял не только стол — что-то еще. Огромная, тяжелая неловкость. Он лишился той легкости в своем поведении, той беглости речи, которую я помнила.
Наверное, и Мартин думал сейчас о том, какой он запомнил меня, потому что, посмотрев мне в глаза, он заметил:
— В то утро, когда мы снова встретились с тобой, мне показалось, что ты не изменилась, но это не так. Ты сейчас еще красивее, чем тогда, Кристина. И ты повзрослела… и вроде как налилась соком, — он опять коротко засмеялся, и я подумала, что если бы услышала подобное из уст Дона, то восприняла бы это как оскорбление, но ничто из сказанного Мартином не могло обидеть меня.
— И чем же ты все это время занималась? — добавил он.
Это был такой избитый вопрос, что какая-то частичка моего естества беззвучно закричала: «Вынашивала твоего ребенка, а потом растила его».
Эта мысль заставила меня подняться из-за стола и подойти к огню. Я взяла кочергу и принялась ворошить угли. Я чувствовала на себе взгляд и знала, что мне надо сразу же перейти к самому главному — показать ему Констанцию. Очень аккуратно положив кочергу на место, я повернулась к нему и сказала:
— Мартин, я что-то хочу тебе показать.
— Да?
Я стояла на расстоянии вытянутой руки от него, и мне хотелось броситься к нему, погрузиться в него и никогда больше не чувствовать, что я существую отдельно от Мартина.
— Ты вдруг заговорила таким серьезным тоном, — заметил он.
— Ты не против, если мы поднимемся наверх?
Мартин встал. Его бледность прошла; пристально глядя на меня, он ровным голосом спросил:
— А в чем дело?
Я не ответила, а повела его по узкой темной лестнице в спальню, где оставила зажженным ночной свет.
Стоя на пороге комнаты, Мартин заколебался. Я повернулась, посмотрела на него, и он вошел. Я закрыла за ним дверь; мой поступок удивил, даже озадачил его. И тут он увидел Констанцию. Девочка лежала на боку, волосики, аккуратно причесанные мной, были теперь растрепаны. Она сбросила с себя одеяло, а ее розовая ночная рубашка задралась до пояса. Я не могу сказать, как долго Мартин смотрел на нее — может быть, секунды, может, минуты, — но когда он довернулся ко мне, лицо его приобрело темнокрасный оттенок. Он не сказал: «Послушай, это тебе повесить на меня не удастся». Ничего подобного. Ему было достаточно лишь одного взгляда, чтобы понять, что отец ребенка — он: у Констанции была та же кожа, та же форма лица, те же волосы — словом, все. Мартин повернулся ко мне всем телом, покачал головой, втянул губы и, наконец, произнес: — Кристина.
Я опустила глаза.
— Боже милостивый!
Я молчала и просто ждала, когда он заключит меня в свои объятия.
— Будь я неладен!
Он ругался, как любой из известных мужчин, и поэтому становился для меня более реальной фигурой.
— Но, Кристина… Мы же только… один раз, — последнее слово он произнес шепотом, запинаясь, потом протянул руки и привлек меня к себе. И я упала в его объятия, о чем мечтала столько времени. Все это было для меня слишком. Я по минутам репетировала нашу встречу, представляя, как все будет, и слезам не было в ней места, но теперь я рыдала, припав к его шее, и этому, казалось, не будет конца. Но все же даже в этот момент я приказала себе сдерживаться, чтобы не услышали соседи.