– Нет, сэр, я учусь в средней школе Либертивилля.
– Хорошо, – мрачно ответил старик. – Держись подальше от университетов. Там сплошные ниггеролюбы, которых хлебом не корми, позволь только отдать кому-нибудь Панамский канал. «Лаборатория идей», ага! Лаборатория мудей, вот они кто.
Он окинул любовным взглядом свою развалюху со спущенным колесом и проржавленной краской, тающей под летним солнцем.
– Спину я повредил в пятьдесят седьмом, – продолжил он. – Армия уже тогда разваливалась на части. Я вовремя свалил. Вернулся в Либертивилль, работал на прокатном стане. Жил в свое удовольствие. А потом пошел в салон Нормана Кобба на Мэйн-стрит – там теперь кегельбан – и заказал вот эту самую машину. Говорю, хочу модель следующего года, да выкрасьте ее в два цвета: красный и белый. Как зверь, что ревет у нее под капотом. Они и выкрасили. Когда я ее получил, на счетчике было всего шесть миль. Ей-богу.
Он сплюнул.
Я украдкой поглядел через плечо Арни на счетчик. Сквозь мутное стекло я разглядел страшные цифры: 97 432 мили. И шесть десятых. Иисус бы заплакал.
– Если вы так любите свою машину, почему продаете?
Он смерил меня мутным и довольно жутким взглядом.
– Ты поумничать пришел, сынок?
Я не ответил, но и глаз не отвел.
Поиграв со мной в гляделки несколько секунд (Арни, ничего не замечая, с любовью поглаживал задние «плавники»), Лебэй наконец выдавил:
– Водить больше не могу. Спина совсем ни к черту стала. Да и глаза тоже.
Тут до меня вроде бы дошло. Судя по датам, которые старик называл, ему сейчас было за семьдесят. А в семьдесят лет все водители обязаны продлевать права и проходить медицинскую комиссию – в частности, проверять зрение. Лебэй то ли не прошел проверку, то ли вообще побоялся идти к врачу. И в том, и в другом случае результат был один: чтобы не унижаться, Лебэй выставил своего драгоценного коня на продажу. После чего он стремительно пришел в негодность.
– Сколько вы за нее просите? – повторил Арни свой вопрос. О да, ему не терпелось расстаться с денежками.
Лебэй поглядел на небо, словно прикидывал, пойдет ли дождь. Затем вновь посмотрел на Арни и одарил его широкой «доброй» улыбкой, которая, на мой взгляд, мало чем отличалась от прежней, коварной и торжествующей.
– Я просил три сотни, но ты малый неплохой. Тебе отдам за двести пятьдесят.
– Ох, господи!.. – выдохнул я.
Лебэй чувствовал свою жертву и прекрасно знал, как вогнать между нами клин. Не вчера с сеновозки свалился, как говорил мой дедушка.
– Ладно, мое дело предложить, – проворчал он. – Не хотите – как хотите. У меня сериал начинается. «На пороге ночи». Никогда его не пропускаю. Приятно было поболтать, мальчики, бывайте.
В глазах Арни вспыхнули такая боль и ярость, что я невольно попятился. Он догнал старика и схватил его за руку. Они поговорили. Я ничего не слышал, но отлично все представлял: гордость Лебэя была уязвлена, Арни искренне раскаивался. Старик просто не мог слушать оскорбления в адрес своей драгоценной машины, в которой он провел столько чудесных минут. Арни его хорошо понимал. Мало-помалу старик начал смягчаться. И вновь я почувствовал какой-то неизъяснимый ужас… Лебэй был как ледяной ноябрьский ветер, вдруг обретший разум. Лучше описать свои чувства я все равно не смогу.
– Если он скажет хоть слово, я умываю руки, – буркнул старик и погрозил мне мозолистым пальцем.
– Он ничего не скажет, обещаю, – поспешно ответил Арни. – Так сколько просите? Триста?
– Именно…
– Двести пятьдесят, если быть точнее, – громко заявил я.
Арни в ужасе уставился на меня, затем перевел взгляд на Лебэя. Тот решил не испытывать судьбу. Рыбка была уже на крючке.
– Двести пятьдесят, так и быть, – благосклонно сказал он и вновь посмотрел на меня. Я почувствовал, что мы пришли к некоему соглашению: он не переваривал меня, а я не переваривал его.
К моему стремительно растущему ужасу, Арни достал бумажник и начал отсчитывать деньги. Воцарилась тишина. Лебэй смотрел на Арни, я смотрел на соседского мальчишку, выделывающего смертельные трюки на скейтборде цвета зеленой блевотины. Где-то залаяла собака. Мимо прошли две восьмиклассницы: они весело хихикали и прижимали к юной груди библиотечные книжки. У меня осталась единственная надежда: жалованье мы должны были получить только завтра. За двадцать четыре часа Арни, глядишь, и опомнится. Он начал напоминать мне мистера Жабба из Жаббз-холла.
Я оглянулся: Арни и Лебэй с грустью смотрели на две купюры по пять долларов и шесть – по одному. Больше в бумажнике, по всей видимости, ничего не было.
– Можно я вам чек выпишу? – спросил Арни.