— Буду просить сил телесных и душевных, дабы удовлетворять и успокаивать обеих, — в тон ему ответил Квинт.
— Всё правильно. Силы ведь не блага, их можно просить у твоего Бога. Я велел камнерезу вырезать на плите туфа слова: IGNOTO DEO. Освятишь алтарь, сможете молиться и приносить жертвы возле своего дома.
— И ваши люди смогут молиться на нём. Но помнят ли они, чего нельзя делать?
— Слухи уже дошли, — сказал Аттий, — А ты лично произнесёшь речь и расскажешь моему народу, как поклоняться неведомому Богу.
Квинт посуровел.
— Не поклоняться, а почитать! Расскажу.
— Сначала расскажешь мне, и я за тобою буду повторять всё по-вольски, — улыбнулась Сияния, руку которой Квинт держал в своей ладони.
И тут вдруг выглянула из своей каморки Вулли, которая уже успела раздеться, натереться благовонными маслами и нарядиться в украшения и драгоценности.
— Я лучше сумею всё рассказать вольскам вслед за Квинтом, если он мне сначала всё объяснит.
Квинт внутренне содрогнулся. Она ведь сможет незаметно сместить акценты в свою пользу и в ту сторону, которую она посчитает выгодной. Заодно в замаскированной форме она высказала претензию на его ночь и постель: ведь ясно, где он будет рассказывать жене о неведомом Боге.
— Тебе нельзя. У тебя свой Путь — верного служения богине Венере, ты идёшь по нему, и поэтому ты не можешь объяснять Пути неведомого Бога. Богиня обидится на тебя как на изменницу, а неведомый Бог разгневается за то, что ты привнесёшь в его Путь свой путь и путь богини.
Вулли обиделась:
— Богиня мне разрешила!
— А мой Бог мне запретил! — отрезал Квинт, и не получил удара-предупреждения.
— Я решилась! — вдруг сказала Сияния, которая с тревогой слушала эту перепалку. — Муж мой, перенесём рассказ для вольсков на послезавтра. Завтра ты освятишь алтарь, и я на нём принесу присягу служить твоему… вернее, нашему Богу. А потом я смогу с полным правом пересказать твои речи своему народу.
Квинт обнял Сиянию и на глазах у всех страстно поцеловал, она ответила ему радостно и чисто. Вольски зааплодировали, а взбешённая Вулли убралась в свою комнату.
Вечером она как-то отчаянно, но от этого лишь ещё более зажигательно, танцевала, явно соблазняя Аттия, но тот остался неприступен (может быть, заодно не хотелось ударить в грязь лицом перед иронически смотрящим на всё Квинтом), и пришлось ей удовлетвориться двумя молодыми вольсками.
— Дважды она завлекла меня «принести жертву», — сказал Аттий Квинту. — Я понял, почему перед ней мало кто может устоять. Все беженцы-римляне готовы на всё по одному её слову. А вольсков я ей строго запретил ломать, и постановил, что никто из наших не может быть с нею чаще одного раза в шесть месяцев.
Квинт улыбнулся и выпил вместе с Аттием и Волками ещё по бокалу вина в честь тех, кто может преодолеть соблазн. Но ситуация его всё больше беспокоила: римляне оказались в массе своей полностью бессильны против обольщения, а ведь сколько ещё и каких сильных искушений будет стоять у них на Пути!
На следующий день Квинт возжёг вместе с Волками и Сиянией благовония над вытесанным из розового туфа скромным алтарём. Но вырезанные в нём буквы были, в отличие от Рима, позолочены. После этого он объяснил Сиянии, что, принеся присягу неведомому Богу, она лишается права молить о чём-то других богов и богинь, а у Бога можно просить лишь сил и указаний, не сбился ли с Пути своего, причём каждой просьбе должно соответствовать обязательство. Но Сияния уже твёрдо решила, и поклялась быть верной последовательницей Бога, имя которого не может быть ведомо людям. Потом Квинт и Сияния с сыном отправились в большой сад Аттия, заранее попросив, чтобы там больше никого не было, а Волки охраняли их от лишних глаз и ушей, а заодно присматривали за сыном и нянчились с ним. Когда в самом начале беседы Квинт упомянул, что в своём кругу надо говорить Бог Единый, Сияния отшатнулась на минуту:
— Доходили слухи, что вы поклоняетесь Богу Единому. А ведь такие страшные бедствия он принесёт нам.
— Неправда это! — уверенно возразил Квинт. — Он не приносит бедствия. Он никого не проклинает и не наказывает. Но тот, кто сбивается с Путей его, наказывает сам себя.
Сияния успокоилась и бросилась в такие крепкие и надёжные объятия своего мужа. Поэтому Евгений почти забыл об этом эпизоде и не подумал, что бедствия могут принести люди, поклоняющиеся Богу, а не сам Бог. Сияния записывала на дощечках то, что рассказывал Квинт, в промежутках они играли с сыном, который уже начал привыкать к Квинту, и тот был вне себя от восторга, услышав слово pater (произнесённое скорее как па-та). Пару раз приходили слуги, принося еду и напитки, и сразу удалялись. Волков не было видно и слышно (кроме времени, когда приносили еду), но они зорко стерегли сад, и, как потом узнал Квинт, хорошенько намылили шею нескольким любопытствующим. Словом, день прошёл в семейной идиллии.