Евгений усмехнулся, вспомнив, какими путями всё это произошло. Но ведь и на самом деле: получается, что Аппий ему помогал!
— «Amicitia nisi inter virtos esse non potest». (Дружба может быть только между благородными людьми). Я принимаю твою дружбу, — без сомнений и оговорок заявил Евгений и поклялся.
Исправитель вытер пот. Разговор проведён, предупреждений не последовало. Значит, гибельных ошибок не было. Единственно, чего боялся Квинт: что кто-то увидел происшедшее, созывает плебеев, они сейчас затеют междоусобицу, побоище, всё испортят. Аппий Клавдий, которому этот разговор тоже дался очень трудно, налил себе вина, позвал сына, взял с него клятву держать всё в тайне, пока Бог не разрешит Евгению открыть истинное имя, и передавать лишь сыну своему, и рассказал ему всё, что выяснил, попросив Евгения поправлять, если он что-то неправильно понял. Лишь затем он велел отпустить спутников Квинта и приказал вывести всех троих с почётом наружу. Это было необходимо: плебеи уже начали сбегаться к его домусу, и некоторых из людей Аппия как следует побили.
Весть о том, что Аппий хотел убить Квинта, разнеслась по Риму и ещё больше углубила пропасть между плебеями и отцами. Даже часть плебеев теперь считала, что лучше царь Кориолан, чем сенаторы. Слова Квинта о том, что в конце концов он с Аппием договорились о действиях против Кориолана, что Аппий поступил как патриот, заподозрив вождя плебеев в измене из-за его дружбы с Аттием Туллием и связи с Велтумной, но, опять же как патриот, убедившись в ошибочности своих опасений, отпустил его с почётом, воспринимались как попытки загладить конфликт ввиду внешней опасности. А Евгений подумал:
«Жаль, что в Риме нет тайной полиции. Аппий был бы идеальным шефом жандармов. Но что я мелю: здесь и полиции-то нет! Гражданское общество».
Вечером Евгения прошиб холодный пот. Он понял сразу три вещи. Первое: царь Аппий слишком умён и поэтому даже не допустил намёка на возможное предательство Квинта, прекрасно понимая, что этого нет. Но, если бы разговор повернулся по-другому, он использовал бы и этот намёк, и свои агентурные данные, чтобы натравить народ на Квинта. Второе: если бы Квинт сейчас, выйдя от Аппия, назвал бы своё настоящее имя, то Аппий поддержал бы его, народ, который в отчаянии ищет спасителя, сделал бы Фламина диктатором или, скорее, царём. Аттий Туллий сдержал бы слово и закончил бы войну, отведя войска. Кориолана ждало бы в самом лучшем случае второе изгнание. Третье: второе было бы победой Рима и Квинта, но полным поражением исправителя Евгения и гибелью его больного мира. Осталась бы военная секта типа митраистов, а Рим, судя по всему, не смог бы водворить свой порядок в Европе.
36. Конец Кориолановой войны
Сенат решил продолжить переговоры о мире и послал свою депутацию. Кориолан чётко изложил условия: все вольские города остаются вольскам, мир с ними на двести месяцев, единоличная высшая власть в Риме передаётся Кориолану. Ему предложили, что один из консулов назначит его диктатором. В ответ Кориолан потребовал пожизненного диктаторства, а не на оставшиеся три месяца полномочий консулов, отмены института народных трибунов и их помощников: плебейских эдилов. Впрочем, насчёт плебейских эдилов Кориолан показал, что не прочь поторговаться. Сенаторы ушли, а когда депутация явилась вновь, Кориолан прислал трёх эмигрантов с вопросом: «Принимают ли Сенат и народ все требования, высказанные на прошлой встрече?» После ответа, что нужно их ещё обсудить, депутацию отправили обратно, не допустив к полководцам.
Эта ситуация всё больше не нравилась Аттию Туллию. Но потребовать штурма Рима он пока не решался, опасаясь, что неудача сведёт на нет все победы.
Такое поведение Кориолана сыграло против него: партия его сторонников заметно уменьшилась, плебеи и патриции начали воспринимать его действия как попытку посеять раздор внутри Рима. Будь ещё консулы чуть поумнее и порешительнее… Но заодно оставшиеся в кориолановской партии предельно радикализировались и затаились. Теперь они видели единственный выход в том, чтобы любым путём впустить в Город Кориолана с эмигрантами. Единственное, чего они остерегались: что при этом ворвутся и вольски, после чего они сами и их семьи испытают ужасы захвата и грабежа.
Как часто бывало в истории в подобных случаях, когда мужчины не могут ни на что решиться, действуют женщины. Толпа почтенных матрон, и патрицианок, и плебеек, среди которых была мать Порции, отправились в домус Кориолана, к его матери Ветурии. Сама Порция была на Склоне, но позже сказала Квинту, что тоже обязательно пошла бы. Первоначально были плачи, жалобы, а порою и обвинения: «Ветурия, будь проклято твоё чрево, которое произвело безжалостного врага родины!» Но обвинений было явное меньшинство, а Ветурия тоже плакала вместе со всеми, позвала и жену Кориолана Волумнию. Когда она появилась, женщины единодушно стали ругать Кориолана, бросившего добродетельную и верную жену ради шлюхи, а когда вбежали ещё двое его детей — Гай и Секунд — совсем расчувствовались. И вдруг одну из матрон осенила великолепная идея: