-..Витя, который шурин мой, постоянно поговаривал, что дождь - это только повод для, - слова водителя тонут в шуме идущих навстречу машин.
То, как постоянно поговаривает шурин таксиста, безусловно, интересно - но не так, чтобы переспрашивать, особенно когда та, которую ты так любишь и так ненавидишь, отвратительно плачет на твоих коленях, непонятно зачем и для чего. Минут через десять будете на Чайковского - и она выскочит из такси, ничего тебе совсем не сказав. Ты поедешь дальше и, может, будешь улыбаться - шурин Витя тогда точно передаст то, что обычно говорит; возможно, что в этой его присказке - самая суть бытия, ответ на все тайны сущности, которые подолгу не могут разгадать лучшие из нас. Кто знает? Странно, если это будет так - вряд ли в ответах на вселенские вопросы должен фигурировать дождь - но, с другой стороны, почему бы и нет? В любом случае - это будет минут через десять, если на Пятом кольце не будет пробок. Сегодня вторник. Вторник или же среда? Неважно, потому что в среду бы она плакала, молчала и пулей вылетала из такси совершенно так же. Она была бы такой и в среду, и в пятницу, и может быть, недели через две; она бы так же кивала, смущалась и была ненавистной за свою любовь и любимой за взявшуюся годы назад ненависть; она выйдет из такси, нет, вылетит, всего через десять минут, а может и меньше; высохшие колени оповестят об этом Мишу, таксиста, его шурина, обладающего тайным знанием и почему-то никому, кроме таксиста, о нем не говорящим; остается ждать; критика - метафизическое значение слез в контексте разрушенных судеб, вавилонский мотив в структуре советского империализма как следствие...
Болит рука, наливаясь тяжестью. Болят глаза, которые ты устало потираешь, сваливая вину на красное вино, выпитое без какого-либо, красивого или же нет, мяса, что украшает твою тарелку лишь тогда, когда за новую бутылку платить уже не хочется. Кто-то умирает за эту твою робкую черту характера, которую остальные называют жадностью - но тебе плевать, потому что тебе уже хорошо от несвоевременно выпитого напитка. Болит твое постаревшее тело, а разум требует монолога, как когда-то в прежнее время, когда все на свете давалось тебе легче. Тогда ты не думал о красоте и о том, как будут звучать твои слова для других: ты был для всех тем, кем сейчас не являешься даже для себя. Годы выбелили тебя и убрали из тебя все другие краски, кроме белого - да и то, потому лишь, что ты не приемлишь другого цвета; красный - цвет эмоций, во главе восседает сам секс; помнишь, как за двенадцать лет ты не познал ни одной другой женщины?
Минута за минутой; она все ближе к квартире своего мужа, а колени, кажется, высыхают. Ей нельзя больше плакать, и она это отлично знает. Таксист делает погромче радио, а колонны и стены удаляются, оставаясь в другой части города. Там, где они сейчас, такого не встретишь. Там - лишь высохшие слезы на старых джинсах и молчаливое бегство в пустоту холодного дома, в котором отопление почему-то включают раньше. Там все иначе - наверное, там твои руки не будут болеть, ноги отказывать, а глаза - сереть и периодически побаливать. Видишь это место только из-за стекол такси. Ты...а, к черту. Десять минут, превратившиеся в четырнадцать, вышли. Она не изменила своей привычке.