Конечно же нет. Ты ничего совсем не помнишь.
-Чем ты сегодня занимался, расскажешь?
И так целый один раз через три дня, на протяжении двух недель плюс два. Ты в прошлом, Миша. Закрывая глаза, ты видишь то, что давно минуло и ушло, видишь то, чего давно уже на свете нет. Своих родителей, соседей, жизнь до и во время «Геликоона», поездки по Золотому да остановки в гостиницах на короткие ночные часы. Что ты делал в эти шестнадцать дней? Ты врешь Анечке, нет, все же Ане, что подолгу спишь и выздоравливаешь. Но болен ли ты? Разве что самим собой. Тебя пожирает мишагромовия, болезнь, равной которой нет. Ты возвращаешься к словам, именам, поступкам, лицам, так и не уяснив, что возвращаться к ним совсем не надо или же надо, но на чуть-чуть; вспоминается все украденное и все сказанное; жажда говорит, что ты снова хочешь пить дождевую воду с ритиного лица, устраивать водопой прямо на камнях ее неровных губ; пить дождевую воду ее лица, быть ее кровью, быть ее плотью; ты вспоминаешь, как когда-то понял, что не все женщины произошли из адамова подреберья - такие, как Рита(не принимавшие пробочного причастия), произошли прямо из адамова разума.
Аня из подреберья спрашивает тебя день ото дня:
-Чем ты сегодня занимался, расскажешь?
А тебе кажется, что спрашивает это не Аня, а Рита. Ты выдавливаешь что-то похожее на улыбку, видя перед собой другую. Рита спрашивает себя, что ты сегодня делал, а ты невпопад отвечаешь: «сама знаешь», не замечая удивления на чужом для тебя лице. Конечно, она знает - она целый день провела с тобой, подыскивая мимолетную работу, ночуя с тобой по гостиницам и читая тебе перед сном. Когда ты устаешь, она вкладывает упавшую ручку в твои онемевшие от долгого писания пальцы и сжимает их, заставляя заново циркулировать кровь. Она держит тебя за руку, пока ты звонишь куда-то, пока ты ищешь очередную стройку и говоришь о строительстве не через дефис созидании; она кивает, смущенно или же уверенно, увидев разного порядка блеск в твоих глазах. Она чмокает тебя в пока еще незаросшие щеки, она, Рита или же Анечка, нет, Аня, она подставляет руки под дождь и пьет, ловя на себе твой влюбленный взгляд. Почему ты спрашиваешь его, что он сегодня делал? Это же глупо; ты все видела сама. Ты ходила с ним под ручку, а потом и без нее, ты гладила его и любила, а он отвечал тебе чем-то подобным; он помнит, что он делал утром и в течение всего дня; почему ты спрашиваешь? Вчера, когда ты спросила, вы были где-то под Минском, в поле под дождем мы промокли и скинули прохудившуюся одежду, а ты размазывала грязь по шее, давая ему повод пройтись по ней сначала украденным полотенцем, а потом и губами, разве нет? Да, все так и было; почему же тогда ты, идиотка, спрашиваешь? Это было вчера, а не двадцать или семнадцать лет назад; вчеравчеравчера! Ты сама знаешь, потому что ты была рядом и клялась никогда не звонить отцу и не предлагать Мише самого верного для него места, того, где в итоге он и проработал двенадцать лет. Это было вчера, а не двадцать или семнадцать лет назад; так почему же ты спрашиваешь, дура, чем он занимался сегодня?
-Чем ты сегодня занимался, расскажешь?
-Сегодня? Ох, Анечка, нет, Аня, дай подумать. Сегодня пятое августа и у нас осталось не так много денег; любви, правда, хоть отбавляй. Мы едем и ночуем там, где придется - автостопом, на телегах и забившись под брезент, минуя границы; в стране все нестабильно, но зато все стабильно у нас - мы целуем губы друг друга, когда брезент поднимается и нас ослепляет холодный свет. Нас гонят, а мы улыбаемся, пьем дождь с твоих губ, встречаем рассветы и жмемся друг к другу; мы завтракали яблоками и остатками вчерашней украденной водки; мы воруем еду, потому что счастливы настолько, что не готовы пока умирать. Мы не воруем машины и деньги - нам ничего этого не нужно, нет, нет, нет. Сегодня? Мы, уставшие, купались где-то в озере, где зелень начиналась дальше, а вода под нами удивляла своей чистотой. Там было девственно чисто - слившись, мы доказали это, и никто совсем нас не прервал. Ань, кивни, разве нет, не помнишь? Ох, брось же - пятое августа и мы ныряем, чтобы после обсохнуть друг у друга на плечах. Мы спали, а потом дальнобойщик подбросил нас до деревни, где мы проживем следующие три дня; я целовал твои губы, а водитель смеялся и улыбался нам, слушая политические сводки. Да, сегодня, никак не вчера или же двадцать лет назад. Почему ты спрашиваешь? Ты в моей рубашке, а я в твоих носках - самых больших, но они мне малы, разве ты и это забыла? Глупая. Ты, наверное, больна - потому что забываешь, что мы делали совсем недавно. Анечка, ты меня слышишь? Тебе надо бы к врачу.