-Чем ты сегодня занимался, расскажешь?
-Да, расскажу. Я сегодня...целый день спал. Думал обо всем. Ты спрашиваешь так похоже, так похоже...на кое-что, о чем я почти не вспоминаю. Сегодня седьмое декабря, а не пятое августа. Седьмое...
Две недели плюс два дня; вечность, запертая в воспоминаниях. На шестнадцатый день сдаешься. Белые стены заполняют собой все пространство в голове. Ты отвратительно пьян и плача встречаешь бедную Аню.
-Чем ты сегодня занимался, расскажешь?
-Умоляю, спаси меня, - шепчешь, падая на колени, и больно ими ударяясь. - спаси, спаси, спаси.
11
Часы пробили десять тридцать три. Анечка, нет, Аня судорожно поднимает тебя, почти плачущего и роняет об пол, снова пытается поднять и куда-то унести; не хватает сил; и куда-то отнести. Твои ноги подкашиваются, ты что-то лепечешь, то, что ей совсем непонятно. Ты воешь и бессвязно приказываешь ей:
-..убирайся, ты!
А она стоически пытается поднять тебя и увести куда подальше. Анечка, нет, Аня; интересно, где проходит эта таинственная грань? Наверное, там, где царит красное, а царствует владыка секс - и твое к нему почти божественное поклонение. Наверное, когда ты наконец соберешься с силами, ты точно решишь как ее называть: будет раздеваться - будет Аней, если же наоборот - тогда, конечно, Анечкой. Кое-как она поднимает тебя, одетого и небритого и пинком открывает дверь, шепча тебе на ухо:
-...все будет хорошо, слышишь? Слышишь, Миша, ты...
Ты в бреду. В голову вбивают гвоздь за гвоздем и ты легонько покрикиваешь, пока еще отдавая себе во всем отчет. Ты не понимаешь кто она и зачем она - у тебя белая горячка, галлюцинации, а, быть может, и внезапно наступившая жизнь. Ты материшься и небритым лицом пугаешь соседей, которые выбегают из своих квартир. Ловишь себя на мысли : «почему она, собственно, не вызвала врача?». А уже из этого вытекают две следствия, твои треклятые ergo sum: «а зачем мне врач, когда я здоров» и «кто она такая, кто».
Странно. Люди шепчутся, пока тебя мешком картошки роняют в кабину какой-то машины. За стеклом ты видишь деревья, снег и проблеск далеких звезд; они смотрят на тебя, молчаливые, ожидая твоей арии, вступления, твоей первой скрипки в незнакомой кабине рядом с молчаливым осуждением других людей; они мерзнут на улице, ты мерзнешь внутри непрогретой машины. Так странно. У тебя в воспаленной голове кружатся мириады мыслей, перемежаясь своей значимостью и своим бессмысленным значением - успеваешь только услышать их и провертеть на языке, сладостно повторив; ты уже совсем не помнишь их значения. Парии, нарративы, сенильность и апостольские наветы - все это лишь слова, слова которые роятся, словно пчелы в огромном улье; улыбаясь, ты краем своего сознания пытаешься составить эти беззначительные слова в словосочетания и у тебя даже получается, хотя смысла ты, как всегда, не уловил; ах, Миша, как банально, что ты остаешься литературным критиком даже в минуты слабости или минуты болезни. В этом ты весь. Ты занимался этим двенадцать лет - словоблудием, не приносящим никому пользы; с тобой ссорились, ругались, подавали на тебя в суд, трижды грозились убить и дважды пытались, ты был осмеян и восстановлен в званиях и регалиях, ты был признан шутом и возведен однажды до гения, был сущим творцом чего-то нового и стареющим ненавистником старого. Ты писал яростно и, к сожалению, ни о чем - так, выводил на полях каракули и выдавал это за проделки эстета. Много ли от этого толку, раз ты хрипишь в полутемной кабине, пока она о чем-то с жаром спорит, выдыхая горячим воздухом? Критик, критик; самая твоя суть - быть бездельником, попросту не найдя себя больше нигде и ни в чем, выдавая свой субъективизм за истину; ты лежишь и хрипишь, а пока еще Аня стоит и чуть ли не слезно умоляет отвезти тебя туда, где тебе помогут. У тебя в голове роятся мысли и складываются там в бессмысленные предложения - и ты даже немного улыбаешься, как и всегда, занимаясь тем, к чему привык за долгие двенадцать лет. Впервые после падения бутылки хереса из руки ты почти ни о чем не думаешь и ни к чему не возвращаешься; говоря честно, это вполне мог быть и не херес, а кальвадос, бренди или же красное без мяса; ты пьян и наконец-то изъят из своей отвратительно белой и отвратительно беспорочной квартиры; говоря еще честнее, ты очень сильно устал смотреть на белое и видеть белое; немного хочется красного, а не черного белья, вся краснота во главе с сексом - прямо там, за ним; хорошо-хорошо, что машину заводят и увозят наконец в Красную страну, там, где не существует молока и снега; пузырьки билирубина - быть пузырьком билирубина, быть одной кровью на двоих.