-...тите, я жена его, жена, Рита...Громова Маргарита, почему, почему...
Ты улыбаешься - все это похоже на чудной сон.
-...почему я узнаю об этом последней?
12
Ты яростен, ты неподвластен словам и жестам, которые окружают тебя и бросают из стороны в сторону. Тебя держат и тебя же пытаются поднять; чьи-то руки, пальцы и сухожилия пытаются сдержать твою неуемную и глупую ярость, пока ты слушаешь, слушаешь и не веришь; женщины плачут, а мужчины лишь пожимают плечами: таково наше суровое время и не менее суровое испытание; тяжело станет, когда роли поменяются до позиций наоборот.
Так проходит час, и два, и три. Белые стены, санитары и доктора, таблетки и идиотские тесты: тебя засовывают в капсулу, и гладят по холодному плечу, тебя светят в глаза и гладят по холодному плечу, берут кровь, лимфу, какую-то жидкость из спины, предварительно побрызгав анастетиком, но этого ты уже не помнишь. Тебе рассказывают это и много чего еще, обязательно поглаживая вновь по плечу, и ты думаешь, да, думаешь, что когда ты был в отключке, совсем никто тебя по плечу не гладил. Может, это делала Анечка, нет, Аня? А может, то была и Рита - вот же она, прямо за дверью, ты узнаешь ее силуэт, видишь ее согнутую спину и всем своим обонянием ощущаешь ее запах. Ты видишь очертание ее ненавистного тела под незнакомой тебе одеждой; это странно, потому что ты совсем ее не видишь, и одежду тоже - но отчаянно знаешь, что дарил ей ее не ты; нет, ты никогда не дарил ей одежды, дарил только раздевание. Она рядом, за дверью с пластиковым затемненным окошком, прислонилась и легонько постукивает костяшками пальцев по твоей двери. Ты смотри на нее, Громов. Смотри, но не зови - Аня поймет тебя совершенно не так, ведь она спит на маленьком кресле, смешно запрокинув голову набок; ее маленькое лицо безмятежно, нет ни следа от той тревоги, какой ты запоминал ее все те разы, когда кто-то поглаживал твое плечо. Рита стучит костяшками, так громко и так протяжно, с паузами и интервалами - тук. Аня изредка дергается, потому что звук этот идет вразрез со всем тем, что ты говорил - а, видит Бог, говорил ты не особенно много. Тук, выстукивание азбуки Морзе, пояснение азбуки Морзе; сколько здесь уже спит Аня и сколько здесь уже стучит Рита? Какая разница. Тук. Все очевидно - скорее всего, плечо они гладили строго по очереди, дрались за тебя и царапая друг другу лица; можно рассуждать с позиции гуманизма или же эгоизма, но с позиции Громова это - самое что ни на есть «правильно», никак не иначе. Тук.
Через пять минут стук прекращается и Рита куда-то уходит. Она - читающая мысли, она - повелительница всего времени и того, о чем лучше не вспоминать. Рита никогда на твоей памяти не была назойливой или же жестокой - кроме одного или даже трех моментов; она - умница, ненавистная и любимая, всегда знающая, когда ей пора уходить. Пока ее нет, будишь Аню, еле-еле шелестя губами, потяжелевшими от всяких микстур, капельниц, переливаний и панацей.
-...что? - Она сонно смотрит на слепящий белый свет. Уже далеко за полночь, но свет отчего-то все еще горит. - Ах, Миша! - Кричит она, нет, вскрикивает, бросаясь прямо к тебе на шею.
Почему она это сделала? Это странно и так...непривычно. Хотя нет, правильнее сказать - банально. Посуди сам - проснувшись от глубоко навязанного таблетками сна первое, что должно случиться, - это, несомненно, бросание на шею любимого человека. Но черт, в тот миг, когда Аня смыкает за твоей шеей руки тебе обязательно думается, и вполне оправданно: а те ли руки смыкаются в крепкий замок, ту ли шею обхватывают данные, конкретные, эти (Анечкины, нет, Анины) руки.
-Наконец-то, наконец-то, я так переживала, я, Боже, ну я и дура, я выплакала тонны, нет, мегатонны слез, я гладила твои плечи...
Слабо улыбаешься, а она улыбнулась ему в ответ. Как предсказуемо.
-...и ты бредил, говорил о чем-то, а я слушала и запоминала, знала, что это интересно, да, интересно, Миш! Ты говорил о скакунах и долинах копыт, о каком-то толстом и красном человеке...