-Ты успокоилась? - просто говоришь, крутя между пальцами сигарету. Последнюю маленькую суку, которая, как ни странно, не убивает, а продолжает твою жизнь; рассеянный склероз. Всю жизнь воображал, будто диагнозом будет рак, а тут это. - Я не хочу об этом. Это звучит так плохо.
-Да, да, да...да, - с придыханием шепчет Аня, смотря на него и почти уже не плача. - да, просто, я...знаешь...
Нет, не знает.
-просто...очень тяжело осознавать это, все это.
-Какое сегодня число? - Аня говорит, что четырнадцатое. Уже поздно, а за окном падает белый снег. Белый...ты уже ненавидишь белый, Громов. - Мне нужно побыть одному...какое-то время. Приходи восемнадцатого в семь.
-Ах. - она смотрит на тебя и вновь начинает плакать. Спрашивает только - что ты будешь есть?
-Оставь мне денег и я не умру. Или плов, ты уже умеешь готовить плов? Хочется именно его, еще хочется подумать. А теперь иди. Иди, ладно? Пожалуйста, Ань.
Она плачет, но уходит, оставляя немного денег и полную красно-крепкую пачку; банально и пошло, что теперь двоим не о чем рассуждать, остались лишь» «single man words»; обсуждения не спасают, религия - тоже. Разве что тогда, когда в пачке останется одна, нет, две; тогда и продолжите, ладно? ЕЕ взгляд надолго запоминается и слова ее последние тоже; кажется, она все поняла, умница; предел пробки, отречение врожденного причастия. Кажется, все стало либо чересчур очевидным, либо же она так сильно к тебе привыкла - но тела в черном белье ты так и не увидел; сим-во-лизм. Так глупо. Так...совершенно.
Слова въелись в черепную коробку и теперь их не выгонишь и не выдворишь никогда, вплоть до восемнадцатого декабря энного года.