Не нравится, нравится...кому какое дело, Громов? Посмотри на часы, календарь, укради у случайного прохожего ноутбук и залезь в интернет дома, не скрываясь от своих белых стен: на дворе уже семнадцатое, Аня придет через два дня, нет, завтра, и ты ждешь этого даже больше, чем своей смерти. Перед тобой сидит отец той, чью клятву ты забыл, а свою, ей данную, так сильно мечтаешь нарушить; ты шел к этому два месяца и наконец-то вышел на финиш, улыбаясь пожелтевшей за годы курения улыбкой - это ужасно, но это честно. Он смотрит на тебя, чуть не плача, а ты видишь в нем Риту; черт, он кивает так похоже, наверняка это у них семейное; он сидит, а ты изредка улыбаешься ему, почему-то чувствуя себя лучше с каждым его словом.Ты победил? Нет, не похоже; но что-то притягивает тебя, этот конкретный момент становится сначала хорошим, а потом и вовсе замечательным: с каждым новым его словом тебе становится радостнее, а на душе появляется несвойственная легкость; осознание конечности - слова вроде «смертен» и «решено»; да, двенадцать лет твоего рабства закончены - ты осознаешь это прямо в этот конкретный миг; ты критик, но наконец освободившийся от формальностей, условностей и гроссбухов; теперь румынская водка может литься рекой - а Аня наконец сможет стать Анечкой, распахнув тебе свою светлую душу и сняв наконец треклятую шелковую черноту; пей за меня, Велин, за спасение моей души и передавай привет дочери, выбор: критика/секс.
Все происходит так, как ты и задумал: тщательно извинившись и сославшись на боль головы, ты выпроваживаешь его, придерживая за красную руку; он наконец-то дает волю слезам и целует твои небритые щеки. Приговаривает:
-она рассказала мне, Боже, однажды она рассказала мне, что сделала однажды, я прощаю тебя, я догадывался...
«Она твоя дочь - и она не Громова, она Велина. Она любит обманывать и извлекать пользу, любит мужа и своих детей - одного или трех, не помню точно. Плачь на моем плече и целуй мои щеки, если хочешь. Я дождусь восемнадцатого; ты оставил мне слишком много своей румынской водки».
15
-Как это случится? Быстро или же нет, громко или наоборот, тихо, тихо, может и вовсе беззвучно, как мне - гладить тебя или же рвать своими зубами, Миш, Миша, ну? Ну что ты молчишь...Я просто ужасно волнуюсь, просто мне непривычно, что именно сегодня, и именно ты, ну понимаешь...
Она сегодня особенно прекрасна для тебя - наверное потому, что она абсолютно такая же, как и в день вашей первой встречи. Аня, Аня. Нет, почти уже, без пяти минут уже Анечка. На ней надето все то же, что и в первый день, в тот день, когда тебя почти уволили, на ней те же украшения, у нее тот же запах, цвет, оттенок, тембр. Список, состоящий из количественных и качественных величин, которые так близки твоему бунтарскому когда-то духу; она теперь на расстоянии вытянутой руки и готова стать Анечкой когда угодно и на сколько угодно; интересно, способна ли она на один или даже целых три ужасных проступка, которые послужат концу всей этой повторяющейся комедии? Гадаешь, гадаешь...усмехаешься как про себя, так и вслух, смотря на нее протяжно; она смущена. Ставит ставки, наверное, будешь ли ты нежным или же ты будешь грубым, будешь ли ты долгим или же кратким, насыщенным ли или же пустым, словно шампанское, открытое три дня назад; это забавно - для нее ты тоже список количественных и качественных величин, правда пока неизвестных; сумеешь ли ты оправдать ее наивные ожидания или же наоборот, удивить? Критика или же все-таки секс, Громов? Это интересный выбор - потому что сам ты иногда знаешь, а иногда совсем не знаешь, что для тебя стоит на первом месте, а что лишь обитает в тени.
Это смешно, гомерически, потому что когда-то так уже было. Ты был моложе, другая была моложе, у вас был подъезд, портвейн, отсылки к Шекспиру и советское пространство, украшенное поднятой к голове рукой, светлое и красное, как и щеки чужого отца; ты был молод и полон тяги к странствиям, она была молода и полна нереализованным; вы смущались, пороли чушь и пили портвейн, поглядывая друг на друга в темноте и непременно друг друга замечая; вы слышали малейший шорох, сами при этом создавая настоящий звук, вы смущались и продолжали, не тревожа друг друга объяснениями и подсказками: для вас все было действительно по-настоящему. Тогда ты был смущен, называл ее Офелией, гражданкой Офелией, а позже - или своей Офелией, или своей гражданкой; память, увы, не долговечна. Она укусила тебя за щеку, а ты отдавил ей все ноги. Вы тогда разбили бутылку и были счастливы, выбежав в морозную ночь; она торжественно заявляла: «открываю Лиссабон», - как будто бы это могло хоть что-то значить. Вам хотелось сбежать - и однажды, ах это сладкое слово «однажды», - вы сбежали, оставив после себя гнев всех велиных и стол без прощальной записки; ты никогда не зарекался ничего писать, кроме того, что увидишь в ней; ты не зарекался писать никогда, ты не обещал ей и в этом же спустя две минуты уверенно клялся - она же обещала тебе стоить всех твоих романов, придуманных и непридуманных, реальных и нет. Счастье, счастье, смех, веселье и пьяная молодость были лучшими вашими спутниками; пока однажды не получилось в точности до наоборот. Один или три ужасных раза, три предупреждения или же всего одно, ты помнишь? Так, что-то такое было; после этого она никогда больше не поднимала своих ясных глаз и никогда не была так прекрасна своими короткими и кроткими кивками, они стали о-мер-зи-тель-ны; ты же смирился и подался к ее отцу (или же это она послала тебя к нему). Так банально; очень даже по-человечески.