Две, две минуты, всего лишь две минуты - и ты повалишь ее на кровать, целуя ее бледную шею в абсолютной тишине, загаданной и желанной. Ты не знаешь, как бы сделать тебе это с ней; надеешься, Аня мгновенно станет Анечкой и подскажет тебе; Рита любила странно и не похоже ни на кого другого(откуда-тебе-знать-как-любят-другие); Рита любила нежно и недолго; как же будет любить она? Часы тикают и ее голос трещит, нет, надтрескивает; ты снимаешь с нее ее первую деталь одежды - синюю кофту, под которой спрятаны целых два листа метр на метр гусиной кожи; ты гладишь ее и загадываешь свои тайные желания - по одному на каждый сантиметр ее души; желаний получается так много, так много; она дрожит, как осенний лист. Она выгибает спину, натягивается в струну после твоих прикосновений, голова же отгибается назад; глаза закрываются и губы выстукивают приказ, безмолвный, страшный и охотно выполняемый; шепчут «целуй!» и ты целуешь, чувствуя себя хорошо. Почему ты так боялся этого раньше? Почему, почему, почему? Ты моногамен, нет, был им раньше; сначала ты принадлежал лишь Рите, потом же - одной лишь литературной критике; теперь ты одновременно раб себе и без одной минуты Анечке; ты знаешь, что скоро на тебя будет претендовать и сама желанная дефис нежеланная смерть, но пока, Громов, пока? Ты полигамен; да, повтори еще раз, умоляю, почувствуй, как слова перекатятся у тебя во рту! Та, кого ты так жадно целуешь в шею, не выпив сегодня ни грамма, шепчет что-то; она - паломник, когда ты - целый древний Иерусалим; она шепчет и трогает тебя, а ты не уступаешь ей ни в чем более. Ты выбираешь/не выбираешь; смиряешься, вот нужное слово - из разряда тех, которые случаются «ОДНАЖДЫ». Про такое говорят: однажды критика уходит куда-то вглубь, как когда-то после одного или трех ужасных разов ушла от тебя и Рита, нет, ты прогнал ее, но это другое; однажды ты выбираешь секс, нет, нет; однажды ты выбираешь кратковременную, но жизнь без сомнений и без ярлыков типа «критик»; мотив..
Ее вещи летят во все стороны, а руки обвиваются вокруг твоей шеи. Она стонет, претерпевая метаморфозу и превращение, а ты обретаешь свое маленькое потерянное царство, которое искал столько лет. Ты - за полигамию; ты - за Анечку; смерть, болезнь, элитные напитки, социальщина, мотивы и образы, все риты, велины и поглощающие красоту отступают, услышав звук вашего воссоединения, к которому ты так долго шел. Этот был странный путь, неясный и запутанный - в своих рассуждениях о жизни, смерти и сексе ты вконец запутался и перестал уже все понимать; ты отбрасываешь все мысли и отдаешься процессу, совершенно не думая о последствиях и причинах того, что произойдет в твои следующие десять минут.
Дверь тихо открывается и в квартиру заходит Рита Громова, наконец-то решившаяся проведать бедного тебя, оставленного на произвол судьбы своей болезнью и суровой действительностью. Разумеется, она слышит тебя; узнает этот звук из тысячи. Она стоит так целых десять минут, пока ты занят с Анечкой познанием человеческой сути, занят красным, находясь в белом; стой и слушай, Рит, он совсем скоро обратит на тебя внимание.
Наконец-то удивившись скоротечности времени ты откидываешься и наконец-то видишь ее. Улыбаешься и говоришь лишь одну фразу, которая вносит еще больше неясности в классический ибсеновский треугольник.
16
Ноябрь, день моего рождения.
Здравствуй, мой дорогой дневник, моя совесть или же то, чем ты являешься на самом деле. Чем. Чем? Не важно, все сплетается воедино и тут же расплетается, потому что я пишу от руки в своих старых тетрадях, словно бы переписывая свою предыдущую жизнь. Это странно и удивительно, это приводит меня к неизбежности того, что тут я обязана быть честна; тут я обязана срывать маски чужие и свои, да-да, свои; я пишу, чтобы зачеркивать, а зачеркиваю, чтобы вновь написать что-нибудь безумно неинтересное, я - недописательница, которая вынашивает идею, твою идею, дорогой дневник, уже с тысячу лет или с две. Дневник...так по-детски и так здорово, потому что я пишу и растворяюсь в твоих аляповатых страницах. Можно же писать правду или же врать, это же совсем не роман или повесть, а я взрослая девочка и мне можно и нужно иногда страдать таким образом.
Дневник, дневник...что будет, если я умру, а это кто-то найдет и прочитает? Будет забавно; но это накладывает на меня определенные обязательства. Я должна быть честной, не врать, или врать красиво и складно, прописывая все до мельчайших деталей...я смогу? Конечно смогу, я же Аня, да, Аня, у которой начался черный период в жизни или же он никак не прекращался(?) - и все, дорогой дневник, я запутываюсь и подумываю о самоубийстве. Это странно - что-то происходит кругом, что-то кругом меняется, а я двигаюсь и двигаюсь по течению, недовольная и растерянная, пока рядом проплывают посиневшие трупы тех, кого нет больше в твоей жизни (метафоры, ме-е-етафоры, дорогой дневник) и те, кто просто проплывает мимо кролем или брассом. Ух. Нужно писать и зачеркивать, рассказывая все так, как есть - нужно быть сильной и справляться и когда-нибудь издать это как пособие для романтичных девчушек вроде меня, которые никогда не взрослеют. Интересно, как бы оно называлось. Подумаем вместе?