Ноябрь. Еще один день.
Сколько мне писать тебя? Наверное, долго, хотя, может быть, и не совсем: как бы все не вышло, все кончится или тридцать первого вечером или первого утром; тогда я тебя сожгу и себя заодно; я засыпаю с его именем на губах и просыпаюсь снова с этим именем - я спала с ним уже три или четыре раза, просто спала рядом и трогала его плоскую грудь, а он мою неплоскую не трогал. Я обещала тебе, мой милый, что никогда больше не напишу вступления и я соврала - я всего лишь маленькая милая двадцатипятилетняя обманщица, я обманываю его, себя, всех кругом; я говорю придуманные и вычитанные в журналах и книгах и форумах фразы, пытаясь показать ему себя ненастоящую; я убеждаю сама себя, что я такая, убеждаю на полчаса и вру тебе, мой единственный, что ничего никогда больше на напишу в качестве вступления.
Качества, количества...какая глупость! У него нет качества и количества, а есть только притяжательность его местоимения - «мой». Ах, признаюсь, эту фразу я перечитала - она великолепна, но не формой, а содержанием; он говорил мне вчера об этих разрядах местоимений, будто бы это что-то невероятно важное, говорил, гладя мои плечи, он все еще критик, а я все еще раздеваюсь перед одним только ним. Многое случилось, мой милый, с того раза, как я пыталась писать, стирать и зачеркивать - он недавно признался мне вот так:
-Ужасно хотелось пить - пошел пить пиво в пивную.
А я даже не разочаровалась. До этого он всегда пил что-то странное и неизвестное, с забугорными названиями, угощал меня, а я не видела разницы. Он, наверное, стал мне доверять, раз признался в этом, просто он говорил, что не пил пива уже восемь лет, но не сказал совсем, почему. Он неправильный, желанный, неправильно-желанный. Он говорил в тот день, что не любит людей и даже слегка их ненавидит - пф, будто бы я их люблю, будто бы хоть-кто их любит! Он признавался мне в тот день и в ту ночь, говорил мне опять о своей литературе, о своем отношении ко всему и ничего совсем не говорил обо мне, но он пару раз пристально посмотрел на меня, а я не хотела смотреть вниз; мое сердце было там, лежало на коленях, а кровь заливала его колени, просто лишь потому, что он посмотрел. Он пьет пиво - так бывает? Он что же, тоже человек, русский человек, не шпион и не горячий иностранец, который очаровывает тебя своим равнодушием? Нет-нет, он не такой, у него нет имени в этом дневнике, в этой совести и мыслях, но я, кажется, однажды его уже называла или же мне показалось, несколько дней назад я пришла к нему и сказала так, кажется:
-Оденься, здесь холодно, холодно, ты же не можешь ходить без рубашки и футболки, ты же замерзнешь и будешь потом жаловаться, нет, не будешь жаловаться, ты не такой. Надень на себя что-нибудь, накинь на себя...
А он посмотрел на меня взглядом, от которого похолодела уже я и сказал мне так:
-Выживу.
Без кажется, он сказал точно так, уверенно и просто; он убил меня одним лишь словом - что стоило сказать ему «да, Аня» или же «выживу, но с тобой»? Почему он не сказал так? Да, он не любит меня да и я его вряд ли, я просто влюбилась, но не более, он равнодушен, хотя с каждым новым днем он нервничает больше. Он удивляется теперь чаще прежнего, он говорит теперь больше прежнего, у него на лбу выступила капля пота, когда он узнал, что я живу в его подъезде, на четыре этажа выше и на пару метров левее - словно бы он испугался моей непосредственной близости, но я же Аня, мой милый дневничок, мне всего двадцать пять и я уйду навсегда, если он только меня выгонит и не использует, представляешь? Недавно я спросила его:
-Я приду к тебе позже, ты будешь один? (тогда мое сердце не лежало на его коленях, тогда мое сердце было исколото миллионом ржавых иголок и обращено в пыль, а он сомневался, это было видно, видно было, как он сомневался).
- Почему ты спрашиваешь? В любое время.
Он не запомнил, как я спросила его о жене. Да, у него есть жена - у него есть кольцо на пальце, тяжело ли мне осознавать подобное? Нетнетнет, совсем просто, совсем удивительно - жены нет в его квартире, а я есть уже на протяжении недели и иногда мне кажется, что я буду там до конца моей жизни, да, буду, никак не могу не быть. Конец жизни - это растяжимость, предел, это отрезок от сегодняшней середины моего ноября до тридцать первого или первого - либо до конца года, либо до конца жизни,
лишь бы не совпало, лишь бы!
...Я вырвала следующую исписанную страницу. Так глупо, так по-девичьи, так глупо - да, объясняться там, где не надо, говорить то, чего не следует. Я перечитываю тебя, мой милый, хотя обещала никогда к тебе больше не возвращаться - мои слова и строчки пахнут им, его кисловато-кислым запахом и девичьей глупостью, его слишком много, я наполнена им и даже чуть переполнена, а он все еще критик, или же был им, он был связан с литературой - и поэтому мой дневник, нет, почему в третьем лице? Ты, мой милый дневничок, почти что литературное произведение - так он на меня влияет, так он повелевает мной и командует, оставаясь равнодушным. Так он смотрит на меня и словно бы приказывает: